Дождь усилился, и Виктор поспешил в институт.
Находящаяся на втором этаже кафедра немецкого языка представляла из себя узкий, оклеенный ржаво-оранжевыми обоями кабинет, оправдывая тем самым своё исконное название Lehrstuhl1. Каждый преподаватель на отведённых ему квадратных метрах только стул и мог уместить.
Кафедра дохнула на Виктора убийственным запахом еды и ацетона. Он зажмурился и, мысленно приготовившись к худшему, перешагнул порог. Забившаяся в угол почти у самой двери, полировала свои ногти Иришка Вересаева. Коробка на её коленях содержала в себе многочисленные пузырьки, источающие резкий неприятный запах.
– Пили-пили! – сказал ей Виктор. – Смотри только до локтей не допили!
Иришка непонимающе открыла рот, но пилку из рук не выпустила. Ей едва исполнилось двадцать четыре года и в немецком языке она разбиралась не больше, чем обезьяна в квантовой физике. Но работать недавней выпускнице где-то надо, а обучение студента, как любил говорить ректор, на девяносто процентов состоит из собственного труда и лишь десятая часть является заслугой преподавателя. Так что Иришка своими корявыми предложениями на языке, которого она старалась по возможности избегать, никому не вредила. Составляла списки литературы да тыкала наманикюренным пальчиком в номера упражнений, которые не могла проверить. Да будут благословенны ключи в конце учебника!
Покойный тесть Короткина часто упрекал зятя в том, что тот чересчур высокомерен по отношению к окружающим, что смотрит на них с неприязнью, не замечая положительных черт.
«Было бы что замечать!» – думал Виктор, оглядывая собравшееся на кафедре общество. Вот Макарычев. В кои то веки пришёл вовремя. Девяносто три года, семьдесят лет в институте, пятьдесят из них в должности завкафедрой. Еле ходит, а всё туда же! Даже случившийся три года назад инсульт не остановил. Михаил Фёдорович всё так же пыхтит, агитируя студентов голосовать за коммунистов и ностальгируя по ушедшему времени. Сейчас сидит, расстелив на столе платок. Сосредоточенно чистит варёное яйцо.
Рядом Ирина Ивановна Голубева, некрасивая тощая дама, прозванная из-за больших круглых очков фрау Ойле, госпожа Сова.
– Я думал, вы поборница правильного питания, не жрёте всякую гадость, – заметил, скорее по привычке, Короткин.
– Как вы можете! – взвилась та. – Разве это гадость?
– Конечно нет, – согласился он и бросил взгляд на огромный кусок шоколадного торта в её тарелке.
В кабинет ворвался Игорь Верёвкин, растолкал всех, устроил суету и отыскал наконец в самом дальнем углу покрытый пылью плакат с немецким алфавитом. Игорь излучал незамутнённый оптимизм молодого преподавателя и был полон свежих идей и оригинальных методик. Он рвался работать, он любил работать