– Второй сюжет, – зло вставила Аннушка. – Блеск и нищета куртизанки?
– Ну что ты? К чему тебе эти напудренные кукольные роли. Ты – живая, свежая! Что тебе порок? Он мимо, мимо бежит. Ты еще совсем девочка, и души твоей дрянь жизни не коснется… Нет!
– Ах, как много слов, как много заклинаний. Кто же я в этой второй, по-видимому, сыгранной части, а? Кто?! – заорала на него Аннушка.
– Бессмертная Манон Леско, вот кто! – не обращая внимания на крик, эстрадно объявил толстяк.
– Потаскушка, значит? – на всякий случай возмутилась она (не знала про Манон).
– Вольна ты, Аннушка, думать как хочешь. Только боюсь, ты просто не читала эту удивительную историю, что плохо и тебя недостойно!
– А третья?
– Третья – Джульетта с Ромео, – вяло, усталым голосом ответил Директор. – Только самые сильные, классические роли!
– Какое издевательство, – тихо, но очень выразительно сказала Аннушка.
– Тебе, Аннушка, настоящей, самой настоящей любви, разумеется, не надо. Так жри суррогаты! – вдруг закричал толстяк. – Отбросами питайся!
– Любви мне надо, да только своей! Не от вас подсунутой! – тоже стала кричать Аннушка.
– Да кто тебе подсовывает? Кто? Кто тебя заставляет? Я?! Все, все по этим пьесам живут, потому что такая мы жизненная программа, сами себя исполняем, но как?! На каком качестве?! Дура!!
– Четвертая какая роль?! – холодно поставила вопрос Аннушка.
– И это скажу. Скажу! – упорствовал неизвестно в чем толстяк. – Счастливый брак! Вот! – и он замолчал, отдуваясь.
Аннушка, затвердев, не двигалась, как будто всю гибкость и упругость потеряла ее фигура, стала угловатой, неподвижной.
– Драма, конечно, женщины. Но ты же не мужчина. Или тебе нужна мужская роль, так нет тут правды искусства, и правды жизни тоже нет – одна патология. А мы патологией не занимаемся, не ставим! Поезжай в так называемый «Свободной Мир», там это любят, клубничку да солененькое. А у нас качество! Заменителей не надо…
– Своей шкурой сыграю я эти роли, и жизнь пройдет, – тихо сказала Аннушка…
– А ты хочешь в бессмертие в чужой шкуре втиснуться? – совсем сварливо стал кричать на нее директор.
– Не надо мне никакого бессмертия! Не хочу я никуда втискиваться! – закричала Аннушка.
Но толстый человек вдруг вмиг успокоился и согласился жестко и холодно:
– Не хочешь, – сказал он, – не надо. Как тебе угодно. Незаменимых нет. А я, дурак, думал ей подарок сделать, – горько заговорил он, – думал порадовать. Верил в твою истинность. Думаю, готова она на алтарь святой искусства – жизнь положить.