– Ну, отец, ты будто сам их тут сажал.
– А как же?! Старый гриб бросишь, место приметишь, на другой год растет.
Оленька нас перебивает:
– Дед, ты обещал.
– Ну, раз обещал… вот там еще пошурши. Что нету? Бывает. А когда же я обещал? Старый стал, не помню.
– Не старый… – ластится внучка.
– Поди пойми тебя: то старый, то не старый… про что хоть обещал-то?
Я заступаюсь за дочку, придумываю на ходу:
– Про горе луковое!
– Да-да, – подхватывает Оленька.
– Не знаю я такой сказки. Отродясь не слыхивал. – старик лукавит, все свои сказки он сходу сочиняет. Теперь же упрямится.
– Будет тебе сказочка, но как домой воротимся. Про горе луковое и про счастье маковое. А пока не зевай, вон чуть было боровик не подавила.
Оленька смотрит под ноги, но ничего не видит. Я тоже ничего не нахожу. Старик не выдерживает, подходит к нам, разгребает листву: под ней действительно растет боровик.
Действительно, «грибы растут еще без спроса…»
АНУКА-ВОИН
Мне кажется, да и не мне одному, что мы – взрослые люди – такие серьезные, очерствевшие вдруг, навсегда забываем язык детей. Словно иностранцы заучили мы слова, даже говорить смогли, но понимать не научились. Лишь только в старости, наигравшись в свои взрослые скучные игры, отчего-то впадаем в детство…
… Оленька сидит за столом и рисует. Стол высокий, она маленькая, локти почти на уровне плеч, подбородком вот-вот уткнется в рисунок. Я оставляю чтение, ищу глазами, чтобы такое подложить на стул. Ничего не нахожу и заново беру газету. Погружаюсь в чтение.
Заходит тесть. Оленька оборачивается к нему и улыбается. Возникает контакт. Слова им не к чему, у них свой особый язык. Оба получают удовольствие от взаимных улыбок. Какие-то крохи перепадают и мне, заражаюсь общим весельем.
Старик указывает Оленьке подняться, сам садится на ее место, внучку сажает себе на колени. Проблема с высоким столом решена. Чувствую укол ревности и стыда.
– Что ты рисуешь? – Старик щурится, я несу ему очки. Оленька отвечает не сразу, продолжает рисовать. Но вдруг останавливается и вместе с дедом рассматривает рисунок, словно выполненный не ее рукой.
– Дед, это… – и тут полная восторга шепчет с широко раскрытыми глазами, – это Анука!
Дед качает головой:
– Что же это за зверь такой, и где он водится?
Девочка бьет несильно старика карандашом по носу:
– Это не зверь. Это такой мой солдатик!
Я оставляю газету, разбирает любопытство. Заметив мое внимание, дочка говорит еще тише:
– Это папка тебя так называет…
Покраснев от смущения, прячусь за газетой.
– А ну-ка, как он меня там называет? – дед спрашивает достаточно громко, чтобы я услышал. Оленька раздражается, дует на указательный палец – знак говорить тише. Тесть, будто опомнившись, кивает и закрывает рот ладонью. Дочка продолжает ябедничать:
– Он – кивок в мою сторону – тебя Анукой-солдатом называет.
Дед смеется, я не могу сдержаться тоже. Девочка обижается: