И даже изменения в работе промышленного сектора не вызвали шквала эмоций и постоянный бубнёж. Там тоже были впервые определены и регламентированы правила для работ на мануфактурах и других предприятиях. Этакий трудовой Кодекс, который будет определять жизнь как рабочих, так и хозяев мануфактур в ближайшее время. Конечно, он будет постепенно меняться. Но сейчас там было строго определено, что рабочий – это лицо мужского пола, прошедшее специальную рабочую школу или закончившее реальное училище. Определено понятие смена – не более восьми часов в сутки. Не хочешь прерываться – вот тебе три смены, ночная оплачивается дороже. Что-то не нравится, специальная комиссия много нарушений выявила, можешь и лишиться своего производства в пользу государства.
Да что уж там, если даже упоминание начала крестьянской реформы вроде поначалу подняло волну, но потом всё успокоилось, потому что начало – это не вся реформа, которая будет идти постепенно в течение многих лет и в итоге приведет к отказу от крепостного права. Всё это, конечно обсуждалось, но не вызвало желания немедленно устроить бунт.
Нет, самым возмутительным посчитали пункт Манифеста, посвященный всеобщему образованию. Причём тут возмущение настигло как верхи, так и низы. Никогда ещё народ Российский не был настолько един в своём мнении, которое можно было выразить парой слов: «На хрена?»
Объяснять я ничего не стал, если не понимают, то и не поймут, а некоторые вещи проще один раз приказом утвердить, чем бегать за каждым и пытаться донести, казалось бы, элементарную истину. Тем более, что реакция была такой, словно я не писать и читать учиться заставляю, а как минимум ежегодный шабаш на Лысой горе устраивать с оргиями и приношением в жертву дьяволу девственниц и младенцев.
Это было настолько выше моего собственного понимания, и настолько вывело из себя, что я пребывал в последние пару дней в состоянии перманентного бешенства. Так что подходить ко мне с каким-нибудь идиотским вопросом категорически не рекомендовалось.
– У тебя такой вид, будто ты сейчас возьмешь своё замечательное ружьё, которое ты обнимаешь и гладишь нежнее, чем меня, и пойдешь убивать, – Мария обошла стол, за которым я работал, погрузившись в бумаги, и положила руку мне на плечо. Я потёрся щекой о тыл её ладони и прикрыл глаза.
– И они ещё чуть ли не бунтуют, когда я заставляю их сделать элементарную вещь: научиться самим и обучить своих детей грамоте. Я же не заставляю каждого крестьянина вместе с Д’Аламбером длины волн высчитывать, – слегка успокоившись, я протянул ей бумагу, которую сейчас изучал. – Вот что помешало этому Тяпкину прочесть Манифест и идущие за ним указы? Может быть, я над душой стоял. Ну ясно же сказано, не пущать на мануфактуру детей моложе тринадцати лет, которые не умеют работать со станками! Вот, полюбуйся, двенадцатилетнему мальчишке палец оторвало, потому что сунул его к