В Сан-Антонио жил другой его брат, успешный фермер, который ушел на запад, женился, обзавелся детьми и крепко там обосновался, а амбиции Брюса, его попытки занять высокое положение в нью-йоркском обществе считал теперь непроходимой глупостью. Потому что если Брюс и собирался добиться чего-нибудь – например, влюбить в себя богатую наследницу, – то почему он уже не сделал этого? Да, его имя время от времени появлялось в газетах, а один раз прошел слух, что он вот-вот женится на богатой нью-йоркской дебютантке. Но тем слухам уже исполнилось десять лет, ему тогда было двадцать восемь, а он ни на йоту не продвинулся в своих амбициях. Теперь ни у одного из его братьев или других родственников не осталось ни малейшей веры в него. Он был конченый человек. Большинство из его прежних нью-йоркских светских друзей склонны были согласиться с этим. Он слишком потакал своим желаниям, а потому пал их жертвой. Он ничуть не заботился о своей репутации, о своем месте в обществе. А потому и то и другое пали так низко, что уже не могли принести ему никаких благ.
Но еще оставались люди, мужчины и женщины, молодые и старые, которые, встречаясь с ним время от времени, когда он был трезв и в лучшем своем виде, не могли не выказывать сожаления, что он не женился на деньгах и не вернул себя в общество, которое мог бы так превосходно украсить. Его дружелюбный южный акцент, когда он решал прибегнуть к нему, был таким душевным, а его улыбка – такой обаятельной.
Ему нынешнему роману с Розали Харриган исполнилось всего восемь недель, и тем не менее их отношения уже приближались к концу. Она была всего лишь хористкой с жалованьем в тридцать пять долларов в неделю, веселой, милой и любящей, но, как говорил ему его внутренний голос, недостаточно амбициозной, чтобы чего-нибудь добиться. Его просто привязали к себе на короткое время ее тело, ее страсть и любовь.
И сегодня, в это конкретное утро, Розали посмотрела на его встрепанные волосы, его тонко очерченные рот и подбородок, она смотрела на него с восторгом, причем абсолютно безнадежным восторгом, уже отравленным совершенно отчаянным страхом перед тем, что какая-нибудь другая женщина отберет у нее эту радость. Она прекрасно знала, что он может в любой момент проснуться с грозным рыком, грубыми проклятиями и распоряжениями. И все равно ей хотелось проводить с ним многие часы хотя бы только для того, чтобы гладить его волосы.
А разум Толлифера в это же время, пребывая то ли в полусне, то ли в полупробуждении, созерцал беды, которыми была насыщена