– Не имею ни малейшего намерения огорчить ваше сиятельство, – Дельвиг чуть замедлил шаг, – но родовой Талант обычно сильнее всего развит у старшего сына. И если уж сам Дмитрий Петрович…
– Но вы же обещали помочь! – Вяземская едва не сорвалась на крик. – Сказали, что уже видели подобное и знаете, как с этим справиться!
– Увы, этого порой недостаточно. И все же я… то есть мы, – Дельвиг вывернул шею и взглянул на меня, – сделаем все, что в наших силах.
– Да, конечно же… простите, Антон Сергеевич. – Вяземская подобралась и продолжила уже тише: – Прошу вас, судари, проходите. Только постарайтесь не шуметь, у отца безумно болит голова.
Дверь справа приоткрылась, мы прошли в комнату – и будто попали в чулан. После коридора темнота показалась почти осязаемой. Черной и такой густой, что я едва заметил щель между штор – единственный источник, который давал хоть какие-то крохи света. Впрочем, в отличие от остальных, мне хватало и его, и когда глаза привыкли и «перекинулись» в звериные, я разглядел сначала потолок со стенами, а потом и контуры мебели – пару стульев, круглый столик, здоровенный шкаф слева от окна, тумбочку…
И кровать – широкую, явно рассчитанную на двоих. Впрочем, наверняка других в особняке Вяземской не было и вовсе – разве что для прислуги. А отец, похоже, занял одну из гостевых комнат. Просторную, но без особого убранства. В самый раз для тех, кто по каким-то причинам останавливается у княжны на несколько дней – и, конечно же, волен пользоваться всеми благами особняка и распоряжаться местными горничными, лакеями…
Но больному князю уж точно было не до этого. Конечно, за ним исправно ухаживали – скорее всего, сама дочь, лично, – и в комнате вовремя убирались и проветривали. Обычный человек вряд ли смог бы почуять хоть что-то, но от моего обоняния остатки запахов все-таки не скрылись.
Его сиятельство сам уже не мог дойти до уборной и, похоже, не первый день пользовался ночной вазой.
– Папенька… Петр Андреевич! – негромко позвала Вяземская. – К вам пришли. Надо зажечь свет.
– Зажигай, Катюша, зажигай. Доброго дня судари. Извините, что не могу приветствовать вас, как подобает.
Неудивительно. Даже слова давались князю не без труда, а уж подняться наверняка и вовсе было куда выше его сил. Я пока еще не разглядел черты лица, но голос определенно принадлежал человеку немолодому – и вдобавок измученному болезнью.
Вяземская зажгла ночник и сразу отодвинула его подальше от кровати. Не помогло – старый князь все равно застонал и прикрыл глаза рукой.
Но я все-таки успел увидеть лицо – вытянутое, тяжелое, будто слегка обвисшее от возраста, с полными губами, широким мясистым носом и крупными мочками ушей. Наверняка его сиятельство и в молодости не слыл красавцем, а к своим шестидесяти-семидесяти годам сохранил разве что породу, так что эффектной