По тому, как тщательно и печально девушка отсчитывала монеты, Василиса догадалась, что с деньгами ситуация не очень.
– Ты не обязана нас кормить, – сказала она.
– Я, блин, вообще никому ничего не обязана. Поэтому делаю только то, что хочу! И раз я купила вам жратвы, то захотела этого. Что непонятно?
– Всё понятно, извини.
– Может быть, сытые дети раздражают меня меньше… – буркнула Худая.
– Эх, – сказал Лёшка с завистью, – делать только то, что хочешь! Свобода – это круто!
– Эй, пацан, – внезапно вмешался бармен, – свобода – это не только когда можно не умываться. Свобода – это когда ты сдохнешь, а всем насрать.
– Очень педагогично, Пирим, – вздохнула девушка. – Давай, объясни мальцу, как жить надо. Ты же у нас лучший пример.
– А что, Худая, – вскинулся татуированный, – скажи, не так? Вот ты, например, просто однажды сдохнешь в рейде. Или даже без рейда, в пустошах, когда твой всратый древний мот опять сломается. А я буду жарить мясо и наливать пиво следующей худой дуре, которая решила, что она крутая, свободная и проживёт свою короткую никчёмную жизнь, как мужик.
– И как я, по-твоему, должна жить, Пирим? Ну давай, расскажи мне, дуре! – Худая явно начала закипать.
– Так, чтобы оставить после себя что-то, кроме трупов. Последним из которых станет твой собственный. Девушки не должны жить с колёс и питаться с добычи, одеваться в драньё и таскаться с оружием.
– А что должны девушки? Ну, скажи.
– Ты знаешь. Рожать и растить детей.
– То есть, стать Толстой, как те коровы? – Худая махнула рукой в сторону.
Василиса повернулась и увидела важно шествующую троицу – в настоящих белых платьях. Правда под юбками видны растоптанные ботинки, на плечи накинуты кожаные куртки, да и обтрёпанные грязные кружева внизу несколько портят впечатление, но платья есть платья. Три женщины вышагивают по пыли важно, придерживая подолы пышных юбок, поддерживая друг друга под локоток, а одна даже несёт ажурный белый зонт. И все трое довольно полные. Не толстые, но упитанные такие, полногрудые, щекастые, пышущие сытостью и довольством.
– Это, Пирим, по-твоему, жизнь?
– А что жизнь, Худая? Грабить караваны, пока не сдохнешь? Как соседка твоя? И её соседка до тебя? Знаешь, сколько вас, Худых-безымянных, сменилось в этой будке, пока я тут за стойкой стою?
– А знаешь, почему? – зашипела