В любом случае, это он виноват, что мне приходится страдать, вместо того чтобы умереть с миром. Теперь самое лучшее, что я могу, это умереть где-нибудь в святом городе, поближе к Лат и святым. В раю мне точно будет лучше… если я туда попаду. Даже вечное небытие казалось спасением… если меня им одарят.
Я видела, как бабушка умирала от кошмарной болезни и у нее слезала кожа. На смертном одре она беспомощно бормотала молитвы, это был такой резкий контраст с ее жизнью. Силгизская охотница – вот это жизнь. Как далека я от такой благородной судьбы.
Я села на тюфяке. Боль уже не была такой сильной. Душа не улетала в воздух и не падала, а крепко держалась внутри. Быть может, ей трудно было снова найти равновесие после того, как оборотень вырвал ее из тела. Или все дело было в маке, которым Эше набивал мой рот.
Я встала и вышла из лечебницы, вот так просто. Думаю, если у человека хватает сил, чтобы выйти, его никто не будет здесь держать. Никто меня не остановил.
Улица, больше похожая на долину между двумя горами, была наполнена распевающей толпой. Горы отбрасывали тень на все вокруг, а между ними гудел ветер. Двери храмов были обрамлены высокими яркими колоннами – золотистыми, красными и зелеными, а над каждой пылала восьмиконечная звезда Лат. Внутри храмы были темными и манящими.
Я выбрала один наугад, постояла в короткой очереди вместе с энергичными паломниками и вошла. Я нашла женскую половину, сразу за гробницей с телом святого, и села на холодный камень. Входили и выходили женщины, в основном в белых одеждах, некоторые зажигали свечи у основания гробницы, другие просто садились и бормотали молитвы.
– Кева, – произнесла я, пожалев, что Эше вообще мне об этом сказал. Лучше бы он позволил моим надеждам умереть, чтобы меня мирно похоронили. Но нет, он назвал мне это имя, будь он неладен. – Кева.
Я произносила это имя снова и снова, словно молилась ему. Словно пыталась его вызвать. Имя просто так приятно звучало. Если бы у нас с Кярсом родился сын, я назвала бы его так.
Какая печальная мысль. Сидя в священной пещере среди набожных женщин я задумалась, а не остаться ли здесь навсегда. Забыть обо всем. Только молиться день и ночь. Ни имени, ни статуса, ни места в мире. «Травинка, гнущаяся на ветру», как сказал Тамаз. Его последние стихи.
– Прощай, Тамаз. Прощай, Джихан, – рыдала я в тишине, зажав рот рукой, чтобы не привлекать внимания. Они и правда умерли или это просто долгий и жестокий кошмар? – Прощай, Джихан. Прощай, Тамаз. Здравствуй, Кева.
В отличие от имен умерших и дорогих мне людей его имя было полно надежды. Где же он? У меня не было ни сил, ни желания рыскать по горному городу ради призрачной надежды. Пусть он сам ко мне придет, раз уж настолько могущественный. Пусть услышит мой шепот.
– Здравствуй, Кева. Прощай, Джихан. Прощай, Тамаз.
По моему лицу текли слезы. Как мне было жаль себя. И правда, что может сравниться с такой судьбой? Быть может, все началось, когда йотриды