Мне показалось, что и машина также не имеет ничего величественного. Я заметил, что вокруг нас смеялись, говорили о всяких пустяках, о вчерашнем первом представлении и завтрашней новой пьесе, и сердце мое сжималось перед банальностью смерти.
Вплоть до последней смертной казни, при которой мне пришлось присутствовать, я неизменно испытывал одно и то же впечатление, каждый раз, когда я переступал порог тюрьмы Рокет, мной овладевало такое же сильное волнение, как и впервые.
Нас встретил господин Бокен. Это был суровый и строптивый человек, вежливость которого напоминала отчасти бульдога. Он смотрел на начальников сыскной полиции, как на своих заклятых врагов, и всегда возмущался, когда те приезжали за одним из его заключенных. Можно было подумать, что он хотел собственноручно гильотинировать преступников. Впрочем, я еще поговорю подробнее о нем…
Господин Тайлор представил меня господину Вендлингу, судебному следователю, и комиссару квартала Рокет, господину Барону. Это был добрейший человек, которого, к сожалению, погубили политические интриги. Ему предложили выйти в отставку, так как при обыске у генерала Буланже была найдена его визитная карточка. Я познакомился также с его секретарем господином Оскаром Метенье, который уже собирал материалы для своих будущих романов. На рассвете господин Бокен предупредил нас, что уже время идти, и мы отправились к камере Ривьера. Несчастный, не спавший всю ночь, был уже на ногах.
– Ривьер, – сказал ему Бокен, – ваша просьба о помиловании отвергнута. Пробил час искупить преступление.
Бледный, с бритым лицом, он с минуту казался ошеломленным, потом опустился на постель, и я услышал, как он сказал протяжным голосом парижского головореза:
– Я так и думал, что это будет сегодня утром… Весь этот шум! Но, Боже, это невозможно! Ведь я не убивал… Нет, я не убивал…
Господа Тайлор, Бокен и судебный следователь отправились будить Фрея. Около Ривьера остались я и аббат Колон, на которого была возложена миссия напутствовать осужденного на эшафот. Но как только священник начал говорить, Ривьер резко его прервал:
– Оставьте меня, господин духовник. Разве я могу раскаяться после того, что со мной случилось. Ведь я не убивал, ей-богу, не убивал!
Гнев вызвал на его щеках небольшой румянец, и бледность исчезла. Тем временем как тюремные сторожа начали его одевать, он продолжал говорить с прежним возбуждением:
– Все-таки старик Греви нелогичен… Он помиловал Миеля, который искрошил человека в куски, а я, который только придержал ноги женщины, должен быть казнен. Нет-нет, это несправедливо…
Наконец мы могли отправиться в канцелярию. Ривьер шел очень