– Глянь на меня. – Гнилостное дыхание Новицкого щекотнуло пылающее ухо. – Никто не умирает до конца. К сожалению.
Вадим открыл глаза.
– Мне сказали, «четвёрка» появляется перед какой-то катастрофой… эпидемией или войной… Это правда?
– Правда, – подтвердил Новицкий. – Это не предотвратить. Но можно отсрочить. Вот почему нельзя прерывать таких, как мы.
«Мы, – повторил Вадим про себя. – Кто эти «мы»?»
Измождённость навалилась с новой силой.
Дребезжащий рокот повторился. Вадим не мог ручаться – все органы чувств пошли вразнос, – но, похоже, источник звука приблизился.
– Людям не нужна причина убивать, – продолжил Новицкий, когда тряска улеглась. – Они занимаются этим беспрестанно. Они могут твердить, как недопустимо и аморально – убивать. Но убивать им по кайфу. И не «четвёрка» тому причиной. Это в их сути, это как постигать запретное таинство. И почему же, – он возвысил голос, заставив Вадима вздрогнуть, – почему не наполнить их жажду смыслом?
Пробудившиеся эмоции вдохнули жизнь в лицо Новицкого. Его глаза засверкали из-под запотевших очков. Губы искривились в подобие улыбки. Он превратился в чокнутого уличного проповедника, кликушествующего на тумбе, пока за ним не явится патруль.
– Как говорят, делай, что нравится, и тебе никогда в жизни не придётся работать, – страстно проклекотал Новицкий над плечом Вадима. Вадим, невзирая на забитый нос, скривился от выплеснувшегося на лицо могильного смрада.
– Дай мне вернуться! – выпалил он. Голос слезливо дрогнул. – Я не хочу в эту… Изнанку.
Новицкий по-птичьи дёрнул головой и с деланым изумлением воззрился на Вадима.
– Мы туда и не едем. Мы едем из Изнанки. Изнанка – это твой жалкий, привычный мирок. Мир маленьких вещей. Люди облюбовали его, как блохи – собачью шкуру. Настоящий мир – там!
Он театральным жестом указал на окно.
– Подлинный мир! – проревел Новицкий. – Смотри!..
…Вадим очнулся от ставшего знакомым протяжного металлического стона. «Четвёрка» содрогалась в конвульсиях. Сомнений не было – грохот подбирался и уже не стихал. В надвигающемся рёве тонули вопли, звуки рвущейся ткани… а может, плоти? Худючая девица слева сгорбилась, вдавила скрытое капюшоном лицо в планшет, словно желала спрятаться внутри экрана.
Вадим по-заячьи пугливо обернулся. Увидел устремляющийся в бесконечность тоннель, полный мрака и силуэтов, корчащихся в мучительном ужасе. Ближе всего к Вадиму сидела молодая женщина, полностью обнажённая. На её лице была нарисована гримаса истеричного безумия. Нарисована в буквальном смысле – на гладком, как страусиное яйцо, эллипсоиде. Стоило женщине чуть повернуть голову, и она превращалась в оживший портрет кисти Пикассо. За обнажённой пассажиркой студенисто извивалось нечто, напоминающее язык в рост человека, вырастающий из кресла и усеянный голубыми глазами. А ещё дальше, на пределе видимости, на дне тоннеля, выталкивая мрак…
Колыхалось.