Он идет прямо по коридору в комнату отца. Нельзя терять времени, того и гляди разразится гроза, и мама каждую минуту может вернуться.
Он отворяет дверь в комнату отца, и перед ним, в большом кресле, черная, строгая, прямая, сидит мама!..
– Здравствуй, Вольфганг! – говорит она. – Как я рада!
Он совсем не рад. Наоборот: он чувствует себя как пойманный с поличным вор.
– Я думал, ты ушла за покупками, мама, – говорит он смущенно и подает ей вяло руку, которую она энергично, многозначительно пожимает. Она улыбается.
– Я хотела дать тебе время освоиться, почувствовать себя опять дома, не хотела сразу на тебя обрушиться. Ну, садись же, Вольфганг, что ты так стоишь, ни туда ни сюда… Тебе же некуда спешить, ты здесь не в гостях, ты дома…
Он послушно садится, он опять становится сыном, подчиненным материнской воле и опеке.
– Нет, именно в гостях! Я только заглянул мимоходом, – бормочет он, но она не расслышала – нарочно или в самом деле, он узнает после.
– Кофе был еще горячий, да? Вот и отлично. Я только его заварила, как ты пришел. Ты еще не принял ванны, не переоделся? Ничего, успеется. Я понимаю, ты сперва хотел осмотреться снова в нашем доме. Ведь это же твой мир. Наш, – добавляет она для смягчения, потому что видит его лицо.
– Мама, – начинает он, потому что это подчеркнутое «наш мир», это скрытое утверждение, что конура у Туманши – мир Петры, злит его. – Мама, ты очень ошибаешься…
Но она его перебивает.
– Вольфганг, – говорит она другим, более теплым тоном, – Вольфганг, можешь ничего не рассказывать, ничего не объяснять. Многое я знаю, а всего мне знать не нужно. Но чтобы с самого начала не оставалось между нами никаких неясностей, я хочу сразу заявить тебе, что я не совсем правильно вела себя с твоей приятельницей. Я сожалею о многих своих словах и еще больше сожалею об одном своем поступке. Ты меня понимаешь. Ты удовлетворен, Вольфганг? Подойди же, дай мне руку, мальчик!
Вольфганг пытливо смотрит в лицо матери. Сначала он не верит, но сомнений нет, ведь он же знает свою мать, знает ее лицо, она говорит искренно. Она сожалеет, она раскаивается. Она идет на мировую с ним и Петером – значит, внутренне примирилась, хотя одному богу известно, как это могло случиться. Может быть, долгое ожидание ее смягчило.
Это почти невероятно. Он берет ее руку, он тоже не хочет больше играть в прятки, он говорит:
– Мама, это очень мило с твоей стороны. Но ты еще, верно, не знаешь, мы хотели сегодня пожениться. Только так уж вышло, что…
Она опять его перебивает – какая готовность, она во всем идет ему навстречу и старается все облегчить!
– Прекрасно,