– Смотри! – вдруг остановился Питер.
Билл посмотрел по направлению взгляда Питера. Напротив, через улицу, возле распахнутых дверей ресторана «Садко», происходило нечто, похожее сразу на фильмы в стиле ретро и на съезд гостей студии «51» в Манхэттене: роскошные «кадиллаки», «бьюики» и «линкольны» запрудили перекресток, из этих лимузинов выходили и не спеша, демонстрируя друг другу свои наряды, двигались к «Садко» пышнотелые дамы в высоких лайковых сапожках и в узких юбках, в соболиных и норковых накидках на обнаженных плечах и с перстнями, колье и серьгами, сверкающими подлинными бриллиантами. Этих дам сопровождали мужчины в разностильных костюмах, без галстуков и с воротниками рубашек, выпущенными поверх воротников пиджаков. Впрочем, на руках у мужчин тоже поблескивали перстни с настоящими бриллиантами. Издали Питеру и Биллу показалось, что один из этих мужчин – Пиня Громов. Тот самый Громов, которого Питер первым интервьюировал в 17-м участке несколько месяцев назад.
Питер и Билл переглянулись и, не сговариваясь, перешли улицу.
Но Громов – если это был он – уже заходил в «Садко», обнимая за плечи худого подростка в черном костюме и на ходу пожимая руки каким-то приятелям.
– Что тут происходит? – спросил Питер по-русски у пышнотелой блондинки лет двадцати трех, отставшей от своего мужчины и поправлявшей молнию на тугой юбке.
– Бармицва, – ответила она и в упор посмотрела на Питера своими густо, как у Лайзы Минелли, подведенными глазами: – У тебя есть огонь?
В ее интонации была та громкая одесская напевность, которую легко принять за вызов. А в левой руке длинными пальцами с алыми ногтями она держала сигарету «Мальборо». Билл, который не понимал по-русски, тем не менее первым чиркнул зажигалкой. Блондинка, прикуривая, нагнула голову и опустила глаза к язычку огня.
– Чья бармицва? У Пини Громова? – спросил Питер.
Блондинка вскинула свои подкрашенные накладные ресницы и выпустила дым прямо Питеру в лицо:
– У его сына. Ты знаешь Пиню?
Но Питер не успел ответить – высокий, светлоглазый, шарнирно двигающийся парень лет двадцати семи, в бежевом замшевом пиджаке, черной рубашке-апаш и с толстой золотой цепочкой на шее, вернулся к ним от дверей ресторана и нервно сказал блондинке:
– Алла, что происходит?