Тем временем Осип Лесак, разгоряченный медовухой, продолжал рассуждать о любви, не забывая при этом закусывать севрюжкой с редисом и зеленым лучком.
– Вот посмотри, к примеру, на меня… Да. Женился я не по любви, я и не знал, что за любовь такая, только песни про нее слышал. А вот как батюшка приказал, взял в жены дочку нашего соседа по лавке Авдотью. Живем мы с ней, стало быть, в мире и согласии вот уже пятнадцать лет и горя не мыкаем. Не то что в других семьях! Как поглядишь, так промеж супружников, которые прежде миловались-любились, и ссоры, и ругань, и даже драки случаются. А мы с Авдотьей тихо, неслышно живем, и хозяйство в порядке, и четверых детишек нарожали, один другого краше. И пятого нонче ждем. А я вот, поди ж ты, не поверишь, порой вопросом задаюся… Любовь, то есть вот та самая, о которой песни складывают, была хоть миг промеж нас или вовсе не было ее? Или это она и есть, любовь-то? Никаких слов таких любовных я ей не говорю… Подарки дарю, не обижаю, в доме она полная госпожа! И она мне про любовь ничего ни разу не сказала… Обидно как бы маленечко… Как ты мыслишь, Илларион, любовь промеж нас с нею или так, морок один? Ты человек опытный, бывалый…
– Да что вы, хозяин, ей-богу! – в сердцах перебил его Григорий, недовольный уже тем, что Лесак откровенничает с чужаком. Работник уже ревновал своего хозяина, чувствуя, что влияние Иллариона на него все возрастает. – Все кругом только и делают, что на вас с Авдотьей Михайловной любуются, другим в пример ставят…
– Помолчи ты! – прикрикнул на него Лесак. – Не тебя сейчас спрашиваю!
Подумав немного, Калошин ответил:
– Опытный-то я опытный, да мне-то откуда знать, какая бывает на свете любовь, коль не любил я никого и никогда? – И, усмехнувшись, добавил: – Оно, конечно, лучше тихо и неприметно, чем с руганью и дракой…
– Вот и я про то же! – вставил возница.
– Заткнись! – с явным раздражением, которого раньше Илларион у него не замечал, крикнул своему работнику Лесак и снова принялся за рыбу. Он был сильно взволнован и оттого глотал большими кусками, забывая пережевывать.
«Ну точно, как дитя малое! – глядя на него, воскликнул про себя Калошин. – Из-за пустяка в расстройство впал. Чего ему надо?! Жена хозяйственная, детей нарожали, деньжата водятся, от людей уважение… Любовь ему подай!»
– Не сойти мне с этого места, хозяин, – робко вставил возница, не обращая внимания на грубый приказ мещанина, – если это самое и есть не любовь… Счастье вам во всем – чего же больше?
Осип Лесак вдруг поперхнулся. Поначалу ни Калошин, ни Григорий не придали этому значения.
– Костью, что ли, подавился? – спросил Илларион.
– Вы горбушки пожуйте, – предложил возница.
И только когда мещанин, привстав на коленях, закашлялся, а потом стал задыхаться и багровое лицо его