этаж. Помню, чистенькая такая лестница из желтого мрамора, по ступеням, посреди зеленая ковровая дорожка расстелена, а рядом фонтанчик бьет из зелени, журчит. Схватил я начальничка за шиворот и говорю тихонько: «Еще раз дернешься, без головы останешься! Веди к директору!» Он дрожит в моих руках, еле хрипит: «Нам конец, конец…» «Веди!» – встряхнул я его яростно. А сам, помню, хоть и в напряжении был, но спокоен, голова ясная. Пошли мы по лестнице на второй этаж, входим в приемную. Два горбоносых орла-кавказца поднимаются навстречу, ухоженные, упитанные, в пиджаках. «К директору», – говорю, улыбаюсь я дружески. «Вы записаны?» – с кавказским акцентом спрашивает один. Вид у него настороженный, внимательный, подозрительный. «Вот он записывался», – киваю я на начальничка. А тот дрожит, слова сказать не может. Понял я тогда по глазам орлов, что не видать мне директора. А сзади шум слышу. Видно, охранники с первого этажа очухались. Что делать? Пришлось, пока орлы не поняли меня, врезать им по разочку. Ребята тренированные оказались, вырубить, сбить с ног ни одного не удалось, но зато от двери в кабинет они отскочили. Я сходу нырнул туда, вижу, в кабинете два хмыря сидят. Один – лысоватый, чистенький, за столом, другой, боровок с налитыми щеками, сбоку, в кресле. Кабинет большой. Я по нему, по ковру бегом к лысому. Вскочил на стул, потом на стол перед директором, прыгнул на лысоватого, сбил его на пол вместе с креслом, придавил к полу за горло и ору: «Зарплату давай!» Он побелел, язык высунул, ворочает им из стороны в сторону, и тут орлы на меня навалились. Пришлось отпускать директора. Ох, и помотались мы по кабинету! Между делом я успел разочек, вкось, смазать директору по зубам. Губы разбил. Восемьсот долларов зарплаты нам, гады, пожалели, а в кабинете мы побили мебели тысяч на пять, если не больше. Снизу охранники подоспели, злые, у одного челюсть выбита, у другого нос перебит. Скрутили меня, попинали. Допрашивать стали: откуда, что надо, кто послал? Я прошепелявил разбитыми губами все как есть, что из Тамбова приехал на заработки, и как со мной обошлись. О брате молчу, не впутываю, понял, зарплаты не видать. Хоть бы живым выпустили. Я рассказываю, а один из орлов-кавказцев, из приемной, материться, перебивает, вопит: «Михалыч, дай его мне! Я его на куски рвать буду!» Глаз у него один заплыл, палец, видно, сломан. Он его все к груди прижимает, кряхтит. А Михалыч сам окровавленный платок к губам прикладывает.
Выслушал Михалыч меня и прошипел орлу с подбитым глазом:
– В подвал его, прикончить!.. И никого не пускайте в офис, пока в порядок не приведете, – обвел он рукой кабинет.
– Михалыч, погоди, не торопись! Не нравится мне этот бетонщик! – подал вдруг голос боровок. Он, кажется, ни разу не шевельнулся в своем кресле, пока мы по кабинету мотались.
– Потому и тороплюсь, что он мне не нравится, – буркнул в ответ Михалыч. – Дожил! Бетонщики морду квасить стали. Чего ждать дальше-то, а? И я терпеть должен кровную обиду, – снова коснулся он, морщась, платком разбитой губы. – Если он
