Сердечно благодарный за ваше к нему внимание – автор.
Золотая полянка
Глава I. В СССР так не шутят
Москва.
С выстраданной готовностью повторю уже выстраданное нашими предками: не сложить буковки в музыку, призывней для русской души. И в стародавние времена это не удавалось, и теперь, в 1976 году, не получается, и в грядущие эпохи ничего не выйдет из такой затеи. Так и останется это Слово первой музыкой для российского уха.
Время от времени профессиональные патриоты других населенных пунктов пытаются навязать обществу дискуссию на эту тему. Ну, да им, патриотам, такие потуги извинительны. Люди они, по определению, не совсем здоровые. И кроме всех прочих своих профессиональных недугов, они еще и тугоухостью маются. Порой и в какой-нибудь отставшей на пару веков от своего времени деревеньке отчаянный местный патриот вдруг возопит: «Подумаешь – Москва, Москва! А чем Мелкие Навозы хужей Москвы? Вон, хотя бы, сеновалы наши – в Москве таких днем с огнем не сыскать!..» Ему, тугоухому, не расслышать жарких шепотков на тех хваленых сеновалах:
– А не обманешь, Петенька?
– Не боссь, Любушка, не обману. Как чуть обустроюсь в Москве, так сразу и тебя постараюсь вытащить из Мелких Навозов.
– А руки все равно убери! Вот когда вытащишь, тогда и будешь лапать.
– По лимиту пропишут. В общежитии. Временно. В Москве так полагается… Уж и пощекотать тебя нигде нельзя…
И вот прописанный в Москве по лимиту Петька вкалывает разнорабочим в одном из трестов орденоносного Главмосстроя, а Люба ждет от него письмеца заветного. В нем будет ласково прописано: ее возьмут на стройку подсобницей каменщика; носилки для кирпичей раза в два меньше тех, что на колхозной ферме – для навоза; зимой всем выдают валенки и ватные штаны; и Петруха – ну, удалец! – уже договорился с комендантом своего общежития: ее будут пускать туда каждое второе и четвертое воскресенье месяца с 19. 00 до 19. 15. А если и такой прорвы времени им будет не хватать, то в Москве девиц везде можно лапать. Даже на эскалаторе метро.
Что, опять поговаривают, будто лимит вот-вот «закроют»? Люба может навсегда остаться в Мелких Навозах и так никогда и не прокатиться в крепких объятиях Петьки на эскалаторе московского метро? Не плачь, Люба, – враки это! А кто тогда возьмется за те носилки, которые уже сколотили для тебя в Главмосстрое? Вон тот атлетически сложенный юноша-москвич, поспешающий к стройплощадке? Как же, возьмется москвич за носилки. Этот юноша дойдет только до забора стройки. На нем, высунув от усердия язык, он напишет то, что пишут на заборах все московские юноши-физкультурники семидесятых годов XX века: «ЦСКА – кони. „Спартак“ – чемпион!» Напишет и легкой спортивной походкой припустит к ближайшему гастроному. Учитывая хорошую физическую подготовку юноши, его обещали взять туда мясником, обеспечив, таким образом, ему одно из самых завидных положений в социалистическом обществе.
Так что, если зовет и манит великий город, если невмоготу вам без него так, что и самые черные, жилонадрывные да грыженаживные работы нисколько не пугают, – в дорогу! Лимиту на временную прописку в столице таких добровольцев суждена… Впрочем, этот порядок могут назвать как-то и по-другому. Но как бы его не назвали, а суждена такому порядку столь же долгая жизнь, сколь и самим черным работам. А черным работам суждена вечность. Да и после вечности надо будет, наверное, убрать кое-какой оставшийся после неё мусорок.
И моего приезда не заметила Москва. Да и не рассчитывал я, что уже на перроне Казанского вокзала будут выстроены ровной шеренгой все его носильщики в специально отутюженных по такому случаю фартуках, и как только я выйду из вагона, они одновременно сорвут со своих буйных головушек форменные картузы и выкрикнут хором сиплыми голосами: «С приездом Вас! Заждалися! Без Вас Москва – как без рук…» Понимал, что ни «Московская правда», ни «Вечерняя Москва» не наберут крупным шрифтом на своих первых полосах: «Вот и ещё один посланец Тмутаракани прибыл месить сапогами грязь в котловане обещающей стать крупнейшей в Европе Курьяновской овощной базы. Ура ему!..»
Москва равнодушно оценила мой добровольческий порыв. И всё-таки…
И всё-таки с этого момента уже неполна была она без меня. Ну а я без неё…
Жизнь может вытащить нас из любых котлованов. И чего там лукавить – на то и рассчитывает всякий стремящийся в столицу провинциал. И ведь сбываются иногда надежды. Некоторым удается быстро и навсегда выбросить измазанные грязью сапоги в мусорный контейнер. А кое-кому и заблистать удается – на сцене, в эфире, на экране… Но куда бы ни занесли потом счастливца успехи, корысть и капризы, как ни прижимайся он поближе к Гринвичу и другим ухоженным меридианам, а без Москвы… А без Москвы он – инвалид сердечный.
Не стало принявшее меня под свои скромные