И что посмел тратить своё и чужое время, затрачивать энергоресурсы, отвлекать важного специалиста для констатации и без того очевидного вранья, отлынивать от выполнения трудового задания, ну и т. д., и т. п.
А так происходило почти всегда. Поэтому хоть и считалось, что к помощи полиграфа может обратиться любой сотрудник или воспитанник учреждения, добровольно на эту процедуру на моей, по крайней мере, памяти никто не соглашался.
Вот все и притихли. Смотрят на Женьку, как будто только его увидели, откуда, мол, он такой выискался. Конечно, потом многие сказали, что просто он новенький, откуда ему было знать о специфике работы нашего детектора лжи.
Но я уверен, что это здесь совершенно не причём. Всё дело в человеке, а не в каком-то там полиграфе. Я это сразу же понял, когда Женька заговорил. На первый взгляд, Женька – мелкий, худой, бледный. В лице ни кровинки, губы кусает и смотрит исподлобья, ну точно зверёк, загнанный в угол.
Но взгляд прямой, не бегающий, а голос, хоть и слегка дрожит, но чувствуется в нём уверенность и сила. Наверное, не только я один это заметил, потому что минуту спустя, Саня Поляков тоже сделал шаг вперёд и сказал, что видел этот телефон у Хомченко и даже вчера заметил, как тот включал его ночью, под одеялом. А Сашке можно было верить, их с Хомой койки – соседние.
Берия внимательно послушал, кивнул и ме-едленно так повернулся к Хоме:
– Воспитанник Хомченко, приказываю немедленно сдать инструмент и пропуск, – он проговорил это, как всегда, тихо и даже немного сочувственно, как будто ему самому было ужасно жаль, что с толстым Даней приключилась такая неприятная история.
Но я уже говорил, – это только видимость, этот спокойный, шелестящий голос бил наотмашь и действовал куда сильнее припадочных воплей Алевтины или железного кулака и громового, пересыпанного матом баса Егорова.
Хома, конечно же это тоже знал, хотя и заныл, но скорее всего, по привычке:
– Лавмёныч, чесслово, да больше не в жисть, мамой клянусь… Простите, Лавмёныч…
– Дежурный, примите у Хомченко инструмент и вызовите конвой!
Больше в голосе Лавра Семёновича не было даже намёка на сочувствие. Такой персонаж, как Хома уже практически перестал для него существовать. Даже, когда Хому выводили и он, обернувшись процедил:
– Ну, Серый, мангусятина дохлая, погоди у меня… Кровью собственной захлебнёшься… И ты гнида мелкая, и ты, Поляк, ходите и оглядывайтесь, я вас всех троих по одиночке передавлю…
Конвоир уже толкнул его в спину, а Хома всё не успокаивался и крикнул в дверях, напоследок:
– Я вас, тварей болтливых, из-под земли достану, а не то, что из зоны…
Берия, как ни в чём ни бывало, продолжал занятие:
– Прошу обратить особое внимание вот на эту деталь… – он говорил своим монотонным, будничным голосом, как будто самое большее, что ему пришлось только что сделать, это всего лишь на