Академик и урка
Представляли народ.
Високосный год
Памяти ушедших товарищей
О, високосный год, проклятый год,–
Как мы о нем беспечно забываем
И доверяем жизни хрупкий ход
Все тем же самолетам и трамваям.
А между тем, в злосчастный этот год
Нас изучает пристальная линза,
Из тысяч лиц – не тот, не тот, не тот –
Отдельные выхватывая лица.
И некая верховная рука,
В чьей воле все кончины и отсрочки,
Раздвинув над толпою облака,
Выкрадывает нас поодиночке.
А мы бежим, торопимся, снуем –
Причин спешить и впрямь довольно много –
И вдруг о смерти друга узнаем,
Наткнувшись на колонку некролога.
И, стоя в переполненном метро,
Готовимся увидеть это въяве:
Вот он лежит. Лицо его мертво.
Вот он в гробу. Вот он в могильной яме.
Переменив прописку и родство,
Он с ангелами топчет звездный гравий,
И все, что нам осталось от него, –
Полдюжины случайных фотографий.
Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг –
И смерть бы проиграла в поединке:
Она б его взяла за воротник–
А мы бы ухватились за ботинки.
Но что тут толковать, коль пробил час!
Слова отныне мало что решают,
И, сказанные десять тысяч раз,
Они друзей – увы! – не воскрешают.
Ужасный год! Кого теперь винить?
Погоду ли с ее дождем и градом?
…Жить можно врозь. И даже не звонить.
Но в високосный – будь с друзьями рядом.
Записка на могилу
Он замолчал. Теперь он ваш, потомки.
Как говорится, «дальше – тишина».
У века завтра лопнут перепонки –
Настолько оглушительна она!..
Суета сует
Все куда-то я бегу
Бестолково и бессрочно,
У кого-то я в долгу,
У кого – не помню точно.
Все труднее я дышу –
Но дышу, не умираю.
Все к кому-то я спешу,
А к кому – и сам не знаю.
Ничего, что я один,
Ничего, что я напился,
Где-то я необходим,
Только адрес позабылся.
Ничего, что я сопя
Мчусь по замкнутому кругу –
Я придумал для себя,
Что спешу к больному другу.
Опрокинуться в стогу,
Увидать Кассиопею –
Вероятно, не смогу,
Вероятно, не успею…
«В пятнадцать лет, продутый на ветру…»
В пятнадцать лет, продутый на ветру
Газетных и товарищеских мнений,
Я думал: окажись, что я не гений, –
Я в тот же миг от ужаса умру!..
Садясь за стол, я чувствовал в себе
Святую безоглядную отвагу,
И я марал чернилами бумагу,
Как будто побеждал ее в борьбе!
Когда