становилось противно и немного жутко. Но пожаловаться на него Элис не могла, потому что за все время он не только не сказал и не сделал ничего оскорбительного, вообще не сказал ей ни слова. Не могла же она сказать, что он как-то не так смотрит на нее! Про себя она называла его самыми оскорбительными словами, которые были ей известны, но где-то в глубине души, понимала, что если, не приведи Господь, они остануться наедине, то он сделает с ней все, что пожелает. И она будет стоять как парализованная, и у нее не хватит сил ни оттолкнуть его, ни закричать. Все дело было в ощущении уверенности и силы, исходившем от него. Одним взглядом он заставлял ее опускать глаза, и как не старалась она в его присутствии придать лицу строгое или равнодушное выражение, но как только чувствовала как его глаза шарят по губам, по груди, сразу начинала волноваться, руки становились неловкими, она роняла бинты и лекарства. А главное – предательский румянец, густо покрывавший щеки, выдавал ее с головой. Если бы не волнение, за которое Элис так злилась на себя, он бы давно оставил ее в покое. Но она ничего не могла с собой поделать. Еще никто не заставлял ее чувствовать себя такой униженной и такой… соблазнительной. Он даже смотрел на нее не как на женщину, а как на добычу и, замечая ее смущение, гаденько улыбался. Элис понимала, что он будет забавляться так долго, как ему будет угодно. Он так опротивел ей, что одно время она даже подумывала уволиться. Но вскоре его выписали, и он отбыл не то в Брайтон, не то в Балтимор, так что через некоторое время она и думать о нем забыла.
И все-таки Элис нравилось работать в госпитале и ухаживать за ранеными. Чтобы они не делали, это были герои, защитники, мужественные люди. Например, лейтенант Кросли, которому недавно ампутировали ногу. Осколком снаряда ему раздобило голень, началось заражение, и ногу спасти не удалось. Этот милый, скромный человек, еще совсем молодой, навсегда останется инвалидом. Правда, Элис слышала, что он из состоятельной семьи и, ему не надо будет искать себе работу и беспокоиться о пропитании, но он так настрадался и принял такие ужасные мучения, что Элис жалела его всей душой и старалась быть к нему особенно внимательной.
Сегодня быстро переодевшись в сестринской в чистую накрахмаленную форму, она решила проведать его.
Он ужасно изменился за эту ночь. Небритые щеки ввалились, и глаза лихорадочно блестели.
– О! Милая мисс Барнхем! Элис! – страдальческое лицо расплылось в улыбке. Говорил он задыхаясь, с трудом разлепляя запекшиеся губы. – Доброе утро!
– Доброе утро, Джон. – они договорились, что будут обращаться друг к друг по имени. И он единственный подопечный, которому она позволила эту вольность. – Как вы себя чувствуете?
Он попытался приподняться. – Лежите, лежите! Что вы? – испуганно запричитала она
– Сегодня не очень хорошо, как видите. – он виновато развел руками.
– А что
