Выбрав столик у окна, мы уединились, чтобы продолжить разговор о том, о чем я не имел ни малейшего представления.
Генерал спросил, как я отношусь к коньяку. Я ответил – положительно. После чего он, подозвав официанта, попросил принести бутылку самого дорого коньяка, не забыв добавить: «лимончик, что-нибудь закусить и кофе».
Пока выполняли заказ, мы сидели, глядя по сторонам.
Федор Николаевич думал о своем. Я же…? Не помню, о чем думал я. Сидел, ловя себя на мысли, что хочу разглядеть генерала так, как тот разглядывал меня.
Заказ принесли через пять минут. Официант хотел было начать разливать коньяк, Мостовой жестом дал понять, что справится сам.
Наполнив бокалы, произнес: «за знакомство!»
– За знакомство, – проговорил я.
Выпили. Федор Николаевич закурил.
Вместе с запахом дыма я вдыхал то, чему даже название придумать было трудно. Одухотворение и ожидание чего-то чрезвычайно важного захватили настолько, что, не зная, о чем пойдет речь, я готов был ко всему.
Генерал же вел себя так, будто читал меня, как полчаса назад читал отрывки из романа. Выкурив сигарету, не спеша затушил ту в пепельнице. Пригубив коньяк, взял в руки чашку с кофе. Ощущение было такое, что не собирается ни о чем рассказывать, в кафе притащил меня для того, чтобы не сидеть и не пить в одиночку.
Помню, даже возникла мысль: «может он и не генерал вовсе?»
Мостовой тем временем, вынув из кармана мобильник, положил перед собой.
Я собрался было напомнить по поводу обещанной истории, как вдруг Федор Николаевич, глянув сквозь меня, произнес:
– Все началось с того, что однажды в моем кабинете зазвонил телефон. Я поднял трубку.
Генерал сделал паузу.
– И что? – спросил я
– В трубке прозвучали слова, которые я ждал пятнадцать лет.
Глава 1. Дела давно минувших дней
Москва, Петровка, 38. Московский уголовный розыск.
Кабинет капитанов особого отдела МУРа – Гладышева и Черкашина.
Звонок телефона заставил Гладышева вздрогнуть.
– Алло!
Сжавшиеся в нить губы, а также направленный в глаза Матвея взгляд означали: звонили сверху. Начальник отдела или сам генерал. При той суровости духа, что присутствовала в характере Антона, тот, почему-то, когда речь заходила о чем-то серьезном, всегда отвечал по уставу: «Так точно! Есть! Разрешите приступить?» Вот и сейчас левая рука, опершись на стол, представляла собой что-то вроде шлагбаума. Короткие, подобно выстрелам, слова: «Есть поставить в известность Черкашина. Есть выехать на место преступления».
Будто на дворе война, невыполнение приказа – означало расстрел.
– Где? Кого? – дождавшись, когда Гладышев положит трубку, задал вопрос Матвей, заведомо зная, что ответ получит не сразу.
Антону потребовались секунды, чтобы, осмыслив, произнести: «Мытника убили».
– Натана Захаровича?
– Его самого. Женщина