Я высвободилась из его объятий – посмотрела в его круглое распаренное лицо, которому так не соответствовало выражение досады и огорченности. Володька, веселый неграмотный шалапут, попал к нам в институт по блату, быстро перессорился с начальством, подружился со всеми приличными людьми, пошумел, попьянствовал, всех раскритиковал, года два назад женился на дочке какого-то важного туза из Киева и уехал жить туда. Он там быстро продвинулся, часто приезжал в Москву и всегда заходил к нам в институт. Как я понимаю, его тормозит в продвижении к еще большим верхам только отсутствие ученой степени – он жалуется всегда, что нет времени «присесть, диссертацию махнуть».
За розовое безбородно-гладкое лицо мы называли его Вымя.
– Ну, Шурик, ты хоть скажи – не хулиганство ли это? – кипятился Володька. – Враги! Одно слово – враги рода человеческого! Такую работу спалить!
– Спасибо, что хоть не на площади, – заметил Эйнгольц.
– Ха! На площади! На кой черт нам эта оперетта! У нас есть котельные, кочегарки! Костров всей Европы не хватит на их растопку – сколько туда мудрости людской загрузили…
– Что же будет? – невпопад безлично спросил Эйнгольц.
– Плохо будет, – весело заверил Вымя. – Ты ведь знаешь, Шурик, что я ненавижу антисемитов. И скажу тебе откровенно и объективно – плохо будет. Евреям в особенности…
– А почему евреям – в особенности? – упрямо спрашивал Эйнгольц.
– Это долгий разговор. У нас шутят, что уезжающим евреям дают медаль «За освобождение Киева». Только я все чаще вспоминаю слова моего батька…
– И что же тебе сказал твой батька? – спросила я равнодушно.
– Он пацанчиком был еще, так стоял у нас в хате какой-то петлюровский командир. Вызвал он богатых евреев из местечка – собирать контрибуцию вместо погрома, и заявил им: «Слухайтэ, жидки. Чи Троцкому будэ, чи нэ – нэ знаю. Но вам, троценятам, будэм маму мордоваты!» Вот чего мне батька сказывал. Вопросы есть?
– Нет, – ответили мы в один голос с Эйнгольцем.
– Я Марию Андреевну встретил сейчас, она пошла к Колбасову, – сообщил Вымя. – Она его хочет уговорить… Только, по-моему, это разговор для бедных…
– И я так думаю, – сказала я.
– А что будешь делать?
– Ничего. Выкину и позабуду.
– Бро-ось, – недоверчиво протянул Вымя. – Такую работу классную – бросить? Что-то мне не верится…
– А ты поверь, сделай милость. Я больше не буду этим заниматься.
Вымя переводил недоуменный взгляд с меня на Шурика, потом снова смотрел на меня, и от красных его щек веяло жарким паром. Еще раз переспросил:
– Ты это твердо решила?
– Да.
Он глубоко вздохнул и быстро сказал:
– Продай мне.
– Что продать? – не поняла я.
– Диссертацию. Твою диссертацию.
Даже