«Только бы не Шостакович!», внутренне сжался он, ступая на порог и прислушиваясь к звукам из гостиной.
Постоял немного в коридоре, слушая музыку, вытащил телефон и нажал «шазамить». Скрябин. Александр Николаевич. «Прометей».
Степан посмотрел на свое отражение в зеркале. «Так. Взгляд надо сделать помягче». Перебрав несколько выражений лица, он остановился на «добросердечное сочувствие», задержался еще какое-то время перед зеркалом, чтобы удостовериться, что лицо его слушается и, наконец-то, решился войти в комнату.
Платон сидел в новом кресле прямо напротив дорогущего винилового проигрывателя.
– Мондриан! – торжественно изрек Платон, увидев Степана и делая звук проигрывателя тише.
– Я «зашезамил» из коридора. Это Скрябин. «Прометей». – парировал Степан, чувствуя, как маска «добросердечное сочувствие» начинает сползать с лица.
– Я про кресло. Расцветка, как на картинах Мондриана, –уставшим голосом начал объяснять Платон. – Нравится?
– Нормальное кресло. Советский шик. У деда моего такое же было, когда я еще в школу ходил. Только гобеленом обтянутое, не Мондрианом. Кто, кстати, этот Мондриан?
Платон усталым взглядом посмотрел на Степана, как будто не понимая, о чем тот его спрашивал, потом достал из кармана трико телефон, что-то там поискал и протянул ему его.
Степан аккуратно перехватил телефон из его рук, долго рассматривал фотографию, потом взял Платона за плечо и немного отклонил его в сторону, чтобы лучше рассмотреть рисунок обивки кресла.
– Опять прикалываешься? На фото явно не Мондриан! – наконец резюмировал Степан, звонко рассмеявшись и возвращая Платону его телефон.
– Ничего смешного, между прочим! Ты сообщения почитай!
Степан прочел сообщения и рассмеялся еще громче.
Платон раздраженно посмотрел на него и тоскливо сказал:
– Я в очередной раз ничего не понимаю, Степан! Выставку ее оплатил, со всей богемой московской договорился, чтоб они пришли на открытие, шампанское заказал из Италии, кейтеринг самый лучший организовал для мероприятия… И вот… Получил!
Степан перестал смеяться и, уже не делая над собой усилие, чтобы сохранить на лице выражение «добросердечное сочувствие», с искренней тревогой посмотрел на друга.
– Похоже, неплохо продались картины? Сколько она «подняла»? Тысяч 500–600?
– Думаю, раза в три больше.
Степан присвистнул.
–Может, мне уже холсты и краски купить? Намалюю чего-нибудь. Организуешь мне такую же выставку?
Платон дернул плечом.
– Издеваешься?
Степан лишь грустно улыбнулся.
– Извини. Конечно, нет.
Платон еще раз тяжело вздохнул.
– Нет, ты все же скажи мне, пожалуйста, философ мой, дорогой, ну, где я опять сделал ошибку? На каком этапе я снова не разглядел?
Степан задумчиво обошел кресло, взял в руки конверт от пластинки, повертел его в руках.
– Расскажешь для начала, почему Скрябин на этот раз?
– Надоело. Все надоело. Я как тот Прометей, несущий им огонь, – учу строить, помогаю во всем, а что получаю? А получаю опять вот такую какашку на подушке. Кота я ее, понимаешь ли, забыл в комнате, спеша на работу.
– Бедный кот, – слабо попытался пошутить Степан, – впервые забыт в комнате. Испугался. Нагадил. Бывает.
– И ей надо было это все увековечить на фото. Ты же прочел? Это, оказывается, иллюстрация моего к ней отношения. Организованная для нее выставка и возможность заработать денег – это не иллюстрация, а кот насрал – это… К чему это все, Степан? – Платон тяжело вздохнул.
– Это к деньгам! – уверенно произнес Степан. – Платон, кошачьи какашки на подушке – определенно к деньгам!
Платон издал еще один тяжелый вздох, уже больше похожий на вой.
– А можно чего-нибудь к любви? С деньгами все в порядке. Мне б невесту себе найти. Мальчику скоро 37. Рафаэль к этому времени уже успел сотворить уйму картин.
– Молодец, Рафаэль. Он даже уже успел умереть к этому времени. И мы не о Рафаэле сегодня собрались тут поговорить. Какашки на подушке, извини, никак не к любви и не о любви. И, как я вижу, ты и сам это прекрасно понимаешь…, – задумчиво произнес Степан, думая о том, как на этот раз вывести Платона из очередной любовной драмы.
Дружба Степана с Платоном началась почти десять лет назад, как говорится, «благодаря и вопреки». «Благодаря» почти аналогичному любовному коллапсу, который Платон тяжело переживал в то время, а «вопреки» – потому что они были совершенно из разных сословий. Платон воспитывался в московской профессорской семье и, несмотря на свое экономическое образование, обладал обширными знаниями в музыке и искусстве, Степан же был родом из небольшого