Тут я понял, что уже напился, и усмехнулся печально: «Нет. Я никуда не полечу сегодня».
– Расскажи Агата, – попросил я. – Расскажи все.
Тонкий аромат жженых листьев поплыл под кленами.
Нежные, теплые губы оказались вдруг близко; так близко, что я почувствовал свежесть ее дыхания, смешанную с благоуханием неведомых трав, и голос, чистый, как родник, поплыл, увлекая за собою…
***
Село наше было глухое. Никакие дороги к нему не вели, поэтому никто никогда не уходил из него и не приходил. Была еще Река, но и по ней никогда никто не являлся. Кроме Селиванова, только он ничего не рассказывал.
– Кто такой Селиванов? – спросил я.
– Один знакомый, – не сразу ответила Агата. – Ты не перебивай, – попросила она. – Чтобы я ничего не упустила.
– Прости, – сказал я, погружаясь в полусон-полуявь; где лето, настоянное на травах, было вечностью; где пахло древней и гудроном. Где шел в отдалении поезд.
– Родителей своих я не помню, – чарующим напевом плыл голос. – Только бабку. Она меня воспитывала (читай – пускала в избу ночевать и иногда кормила), пока не опилась самогоном и не утонула в реке.
Она говорила, что родителей у меня никогда не было, что меня принесла Река. Она выловила меня из воды, когда стирала белье, и оставила с собою из жалости. – Хотя, – добавляла бабка, – и не надо было. Пущай бы плыла себе, куда плыла. Малохольная.
Не знаю, правда ли это, – на счет реки, – но на других селян я точно не была похожа. Те были дородны, приземисты и крепки; любая девка могла с корнем вырвать средних размеров сосну, а заблудившись в лесу изловить медведя и съесть, чтобы не пропасть с голоду. Я же не имела ни их форм, ни размеров, и даже мышь в амбаре вряд ли могла бы изловить. Поначалу ко мне относись, как к природной ошибке и уродцу, а потом привыкли.
Так и жили. Развлечений никаких не было, поэтому все гнали самогон. Те, кто не гнал, ходили к Селиванову, и я с ними. Селиванов не вел никакого хозяйства, отчего двор его густо зарос коноплей.
От Селиванова мы шли к заброшенному амбару. Пока другие клубились вокруг бочек и расползались, распевая песни, братаясь, ссорясь, пуская красного петуха, отстраиваясь заново, снова братаясь и ссорясь, мы лежали на сене и сквозь щели в кровле наблюдали, как плывут по небу облака. Мы. Девки. Парни считали наше увлечение зельем легкомысленным, и девки страдали без любви.
Так мы и жили, и жили бы дальше, если бы однажды, после грозы, которая налетела невесть откуда и также бесследно сгинула, не раздался звук моторов.
То не были наши деревенские тракторы. Трактор у нас был всего один, да и тот зарос мхом и превратился в пень задолго до моего рождения.
Звук шел сверху. В нашу деревню ничто никогда не приходило сверху; только дождь и прочая дрянь, поэтому мы выбрались из сена и припали к щелям амбара.
Это были они. Аэропланы.
Ярко