– Ты можешь допускать все, что тебе угодно, Алан, – ответил Руди, – но я – математик и ничего не допускаю.
Алан оскорбленно вздохнул и наградил Руди многозначительным взглядом, который, как догадывался Уотерхауз, означал «я тебе это припомню».
– Если мне позволят продолжить, – сказал он, – я вообще-то хотел, чтобы вы согласились вот с чем: все в математике можно выразить последовательностью символов, – он взял палку, которой надо было тыкать Лоуренса, и начал писать на земле что-то вроде + = 3) √(-1) π, – и мне глубоко безразлично, будут это символы Рассела, или Лейбница, или гексаграммы И-Цзина.
– Лейбниц восхищался И-Цзином! – страстно воскликнул Руди.
– Помолчи пока про Лейбница, Руди. Мы с тобой едем в поезде, сидим в вагоне-ресторане, мило болтаем, а этот поезд со страшной силой тянут локомотивы «Бертран Рассел», «Риман», «Эйлер» и другие. А наш друг Лоуренс бежит рядом с поездом, пытаясь от нас не отстать – не обязательно потому, что мы умнее, просто он – деревенский, и у него нет билета. И я, Руди, просто высовываюсь в окошко и пытаюсь втащить его в гребаный поезд, чтобы мы втроем могли мило болтать о математике, не слушая все время, как он пыхтит и отдувается.
– Ладно, Алан.
– Если ты не будешь перебивать, я скоро закончу.
– Но есть еще локомотив по имени Лейбниц.
– Ты считаешь, что я не отдаю должного немцам? Внимание, сейчас я упомяну человека с немецкой фамилией.
– Кто же это? Фон Тьюринг? – съязвил Руди.
– Фон Тьюринг будет потом. Вообще-то я имел в виду Гёделя.
– Какой он немец! Он австрияк!
– Боюсь, это теперь одно и то же.
– Не я придумал аншлюс, и нечего на меня так смотреть. Я ненавижу Гитлера.
– Про Гёделя я слышал, – вставил Уотерхауз, чтобы охладить спор. – Но можно немножко назад?
– Конечно, Лоуренс.
– Зачем это надо? Ну то, что сделал Рассел? Что не так в математике? Я хочу сказать, два плюс два – четыре, верно?
Алан взял две бутылочные пробки и положил на землю.
– Два. Раз-два. Плюс… – Он положил рядом еще две. – Еще два. Раз-два. Равняется четырем. Раз-два-три-четыре.
– Что в этом плохого? – спросил Лоуренс.
– Однако, Лоуренс, когда ты на самом деле занимаешься математикой, абстрактно, ты ведь не считаешь пробки?
– Я вообще ничего не считаю.
Руди объявил:
– Очень современный взгляд.
– В смысле?
– Долгое время подразумевалось, – сказал Алан, – что математика – своего рода физика пробок. Что любую математическую операцию, которую ты выполняешь на бумаге, как бы ни была она сложна, можно свести – по крайней мере в теории – к перекладыванию реального счетного материала вроде пробок в реальном мире.
– Нельзя же взять две целые одну десятую пробки.
– Ладно, ладно, пусть будут пробки для целых чисел, и для таких, как две целые одна десятая – физические меры, например длина этой палки. – Алан положил палку рядом с пробками.
– Как насчет «p»? Нельзя