Только дыханья, только тепла от тела,
глаз, ну и голоса, и очертаний движенья
или покоя и сна – (произнести ли?) – нет больше.
Слов? Обойдемся без них. А вот голоса, взмаха руки,
просто щелчка зажигалки – больше нет. Нет нигде.
И теплой волны от тела.
Мать и отец – одно. Мы – одно. Но и мать —
одно. Как одно и я. О, ничего не случилось
неожиданного. Ни для кого.
Ни для звезд и ночей, ни для завязи дня
нового и увяданья. Ни для гармонии общей
и общего хаоса. И вот уж точно,
что не для Бога. А для одной только матери. И меня.
Одного.
Не отвлекайте нас, тараторя
о силе духа, не ставьте вопрос
о выдержке, не лишайте горя,
не отнимайте слез.
Что мы с ней одно – это не то, это отдельно.
Капельница дозу яда цедит прицельно,
но не в яблочко. Яблочко – я и она. Вещество
боли пронизывает ее. Одну.
И меня. Одного.
Ну.
А ты?
Первых двадцать твоих, а моих – срединных,
лет, и последних десять твоих и моих,
как на связанных плотиках, как на льдинах
смерзшихся, как в окопчике на двоих,
прожиты вместе нами.
Ну и что, что к маме
лез ты охотней, льнул нежней, наклонялся свободней,
в сто раз, в тысячу больше любил? И ко мне,
в сто раз в тысячу реже, слабей, неохотней,
но наклонялся ведь, льнул, тянулся.
А? Любил и меня ведь!
И, оставляя, ведь не хотел оставить!
А?
Помнишь пожар ночью в деревне?
Беготню с крыльца до колодца, от колодца к крыльцу?
Впервые, быть может, ставшие ро вней
кто отец сыну не знали мы – кто сын отцу.
Вот что мне снится. Не когда сплю – зато наяву часто:
дым как разбойный табор теней и колошенье трав
гигантских. Пламени лепестки. Пенопласта
чернь тлеющего. Наш с тобой темп, механизм, сплав.
Твой и мой голоса рвали друг дружку, перебивали.
Глаза встречались. Смешивались дыханья.
И набегание крови подкожной на клапан сердца
из твоей комнатушки долей градуса теплового
переплывало в мою.
Где он, этот пожар, сейчас? Был ли он?
Некому подтвердить, ключевой свидетель
убран. Был, но вроде троянских битв? Петель
призрачных бега Гектора и Ахилла? Вроде тлена из ям
археологов, мерзких вуайеристов? А и сам Илион
был ли? Был ли Гектор, по которому выл Приам.
Ничего неожиданного. Просто чтобы
так не болело, надо не так сближаться,
надо быть холодней, трезвей, держаться
на расстоянье большем, не то протаранишь, пройдешь
насквозь, угробишь любовью, потом терзайся,
плачь, накладывай на себя руки. Тем более, что пусты
отныне они. Груз пустоты
их обрывает. Как легок был ты,
недельный в корзинке, в коляске трехмесячный,
четырехлетний
в