Это мышление напомнило ему, что он послал за Александром уже какое-то время назад. Без сомнения, он явится, как только его найдут; никто и не ждет, чтобы в десять лет мальчишки спокойно сидели на месте. Филипп вернулся к своему письму.
Прежде чем он закончил, за дверью послышался голос его сына, приветствовавшего стражника. Сколько десятков – или сотен – человек знал мальчик по имени? Этот воин всего лишь пятый день состоял в страже.
Высокие двери открылись. Между их створками Александр казался совсем маленьким. Сияющий и собранный, он стоял босиком на холодном узорчатом мраморном полу, скрестив под плащом руки – не для того, чтобы согреть их, но по всем правилам приличествующей скромным спартанским мальчикам благовоспитанности, внушенной ему Леонидом. В этой комнате, на фоне свитков и бледных, зарывшихся в бумаги людей, отец и сын выделялись своей наружностью, как дикие животные среди домашних. Смуглый солдат, загоревший почти дочерна, с руками, исполосованными розовыми шрамами, и светлой полосой на лбу, оставшейся от края шлема; незрячий глаз белел под полуопущенным веком. И мальчик – со следами ссадин и царапин, спутников детских приключений, на бархатистой смуглой коже; с густыми взъерошенными волосами, заставлявшими казаться тусклой позолоту Архелая. Домотканая одежда мальчика, ставшая мягче и белее после многих стирок на речных камнях, уже давно сидела на нем, будто намеренно сшитая по вкусу царевича, как если бы он из прихоти выбрал ее сам. Серые глаза Александра, в которых холодное солнце зажгло искорки, затаили какую-то мысль.
– Входи, Александр.
Мальчик уже вошел. Филипп, обиженный отстраненным взглядом, говорил только для того, чтобы что-то сказать. Александр приблизился, про себя отметив, что ему дается позволение войти, словно слуге. Кровь отхлынула от его лица, разгоревшегося под порывами ветра; нежная кожа потемнела, стала менее прозрачной.
Стоя в дверях, Александр думал, что у Павсания, нового телохранителя, как раз такая внешность, какая нравится отцу. Если из этого что-нибудь выйдет, некоторое время не будет новой женщины. Существовал особый взгляд, выдававший двоих, как только они встречались глазами; время таких взглядов еще не пришло.
Мальчик остановился у столика писца и ждал, держа руки под плащом. Леониду не удалось навязать ему одну важную спартанскую манеру: мальчику следовало держать глаза опущенными до тех пор, пока старшие сами не заговорят с ним.
Встретившись с твердым взглядом спокойных серых глаз, Филипп почувствовал резкий толчок знакомой боли. Даже ненависть была бы лучше этого. Подобный взгляд он видел у людей, приготовившихся умереть, прежде чем