– К такому никогда не бываешь готов…
Врач сочувственно выговаривает, а я… я поверить не могу… такой диагноз отца… приговор… Это больно… Это очень-очень больно…
– Неужели ничего нельзя сделать, доктор?
Голос дрожит, а я на врача смотрю, и надежда в душе плещется.
– Ну я же вам сказал, всегда есть варианты, и в случае с вашим отцом весьма неплохие шансы на благополучный исход.
– Правда?! – спрашиваю с надеждой, ладошки на груди сплетаю в молебном жесте, в глазах у меня слезы застывают, потому что за последние дни моя жизнь превратилась в какой-то ад…
Виктор Дмитриевич поправляет очки, смотрит на меня с сочувствием, но, тем не менее, весьма серьезно. Здесь явно профессиональная черта – воспринимать горе и радость пациентов как обыденность, чувствуется привычка, выработанная годами.
– В случае Игоря Николаевича возможна операция за рубежом.
– За рубежом? – переспрашиваю и в груди у меня сердце сжимается.
– Да. Я готов советовать клинику и специалистов, но это… это дорого… сумма просто космическая.
– Какая? – спрашиваю и доктор меня оглушает.
Сумма просто неподъемная. Кусаю губы и не знаю, что сказать, пальцы дрожат все сильнее.
– Это лучший вариант, я мог бы вам предложить написать в инстанции, ждать льгот и очереди, но… Валерия Игоревна, буду честен, времени нет. Счет идет на дни, и если вы найдете необходимую сумму, я могу оперативно все устроить. А так…
Замолкает, смотрит на меня своими серебристыми глазами, я же ничего ответить не могу.
– Такую сумму я даже не знаю, где взять…
Говорю заторможенно, сердце болит, чувства захлестывают. Мне кажется, что я лечу в какую-то бездну, но я стараюсь собрать себя и резко вскидываю подбородок, сцепляю руки в кулачки, выговариваю уверенно:
– Я найду необходимую сумму. Я… я обязательно найду…
– Такой настрой радует, Валерия Игоревна, – ободряюще улыбается врач и протягивает мне бумаги отца, – вот, посмотрите все документы, ознакомьтесь, но вам достаточно позвонить мне, когда сумма найдется, дальше я возьму ситуацию в свои руки, организую все, вашему отцу можно помочь… Лера…
Я замираю на стуле, прирастаю к спинке, опускаю ошалевший взгляд на бумаги, где внизу такая цифра написана, что у меня сердце останавливается. От количества нулей голова кружится.
Плохо становится. Нечем дышать. Ощущение, что меня душат.
– Я постараюсь что-то придумать… найти сумму… – выдыхаю дрожащим голосом.
– Я вам обозначил две дороги, Валерия, вам решать, какой путь выбирать. Можно попытаться получить льготы… Быть может, случится чудо и очередь до вас дойдет быстро.
Врач говорит, но морщится, видимо, сам не верит своим же словам.
Не дождаться нам очереди…
– Я все поняла, доктор, – отвечаю едва слышно, голос предательски дрожит, я с трудом сдерживаю слезы и прикусываю губу.
Безучастное лицо врача остается совершенно спокойным.
– Валерия Игоревна, мы делаем все, что в наших силах, но… не все в наших руках, увы…
Качаю головой. Все тело дрожит.
– Я понимаю, доктор…
Говорю, а сама думаю, откуда такие деньги найти… Таких сумм у нас и близко никогда не было… папа честнейший человек, преподаватель, которого всю жизнь ценили и уважали на кафедре, но… жили мы всегда скромно…
– Мое предложение имеет временные рамки, Валерия Игоревна…
Виктор Дмитриевич дает понять, что наш разговор окончен, а мне надо принимать решение и понять, как и что делать.
Блеклые глаза проходятся по моему лицу с сочувствием, а я ладошкой держусь за скромный ворот блузки.
Пытаюсь не свалиться в истерику.
От одной мысли, что я останусь совершенно одна в этом мире, меня бросает в дрожь, холодный пот стекает по спине.
– Спасибо, Виктор Дмитриевич… – проговариваю тихо и врач кивает.
Встаю со стула на слабых ногах. Не знаю, куда себя деть. Уйти хочу, но на мгновение замираю.
– А я… я могу увидеть папу? – спрашиваю с надеждой, и доктор поджимает губы.
– Он в реанимации, Валерия Игоревна…
Слезы сами катятся по щекам, и мужчина в летах все же жалеет меня.
– Хорошо. Только на пять минут. Скажете Ольге Александровне – главной медсестре, что я позволил, хотя я сам позвоню.
Поднимает трубку и выдает лаконично, чтобы провели меня, а я иду по коридору в полном шоке, ничего не понимаю, все мимо сознания, только вздрагиваю, когда отца вижу бледного… прикованного к кровати, с трубками, которыми обвито его тело… Единственного родного человека на всей земле…
Вспоминаю, как говорил мне, когда его на скорой увозили, как пальцы мои держал:
– Лерочка,