Он сильно замерз к тому времени, когда вода из бака ушла. Чтобы разогреться, сделал несколько физических упражнений, растёр и разогрел руки, потом взялся за жердь и установил её с некоторым наклоном, чтобы верхний конец не болтался в люке, как в проруби. Всего два рывка, всего два захвата ногами, два подтягивания на руках, и он уже почти уцепился пальцами за острую железную кромку люка, когда от последнего движения нижний конец жердины вдруг сдвинулся с места, плавно поехал, гулким выстрелом треснула гниловатая берёза, переломилась, а он не успел сгруппироваться и упал, ударившись головой о железное дно.
Вся эта огромная, самая обширная на планете, никем ещё не измеренная, никем не пройденная за одну жизнь, на юге уныло плоская, лишь к северу вспученная холмами, но всюду изрезанная полноводными реками… вся эта пока безыменная равнина, которая только через много тысячелетий станет именоваться Русской, но никогда Великой Русской равниной, поскольку пришедший сюда народ слишком скоро, одолев горы, перельётся и на другие равнины, ища себе естественные пределы… вся эта равнина, которая уже больше не сменит названия никогда, пока Земля во всем не уподобится Марсу, безжизненному, безводному, с чёрным небом и белой россыпью не мигающих, не подмигивающих человечеству звезд (быть может, только тогда уже другая цивилизация придумает ей и другое название) … вся эта равнина простиралась перед ним на длину умственного взгляда и расстилалась во всю ширь воображения. Она лежала к югу от его ног.
Он стоял на вершине морены, каменного хребта, длинной и высокой гряды разнородных камней, притащенных сюда ледником, притолканных сюда, принесённых вмороженными в лёд и сброшенных здесь, на последней линии обороны, когда южные ветра окончательно остановили продвижение льдов, а затем погнали их назад и отодвинули далеко на север.
На север он не смотрел. Там, к северу, до самого горизонта уже плескалась вода, одна вода, очень много талой воды, не могущей пробить себе путь к первобытному солёному океану – ни прямо, по руслам перегороженных рек, ни с запада, ни с востока в обход – и слившейся здесь, наконец, в одно сплошное море-озеро. Волны этого моря теперь дённо и нощно бросалось на рваную стену отступающего льда, как на выставленные из земли зубы, не молодые, не белоснежные, но жёлтые, с провалами и щербинами и съеденные, словно у старика. Впечатление усиливалось ещё и тем, что сверху ледовый щит был словно присыпан пеплом, но больше слоями пыли, наносимой суховеями с дальних, непрестанно разрушаемых гор. Из-за этого ближние части ледника больше походили на горное плато, местами сырое, болотистое, местами бугристое и просохшее, где вытаявшие россыпи оголённых камней потихоньку