В этом доме Эфрат только начала жить, а потому его жилая часть никак не изменилась со времен прежних хозяев. В городе ходили слухи, что хозяева промышляют недобрым, ведь их мало кто видел при свете дня, а если они все-таки показывались в городе, то были неразговорчивы и избегали света. Проще говоря, Эфрат купила дом у хороших знакомых, но их ошибок предпочла не совершать. Ведь куда проще творить все, что тебе вздумается, когда ты такая милая и популярная девочка.
Миновав парадный холл, они поднимались по лестнице на второй этаж, где находились личные комнаты Эфрат.
– Настоящее ретро! – произнесла Шири, оказавшись в комнате, способной запросто перенести посетителя в середину двадцатого века. – Как будто ты откусила кусочек от довоенной Германии и привезла его сюда.
– Если бы только кусочек! А вообще да, я люблю вещи с историей. – Эфрат прошла в комнату следом за ней, помогая занести тело третьего участника поездки, который так и оставался безымянным. Он пребывал почти без сознания на протяжении всей поездки. Лишь иногда Эфрат замечала, как едва приоткрывались его глаза в поисках Шири и закрывались, когда им удавалось находить ее отражение в зеркале над приборной панелью. – На диван.
– Ты имеешь ввиду эту почти безукоризненную декорацию к фильму о горьких слезах и Петере фон Кант?
– Это снимали не здесь.
– Да, по соседству. Но диван тот самый?
В комнате не было света, а окна полностью закрывали тяжелые шторы. Попади сюда солнце, у него не было решительно никаких шансов, и пришлось бы сгинуть во тьме, как и тысячам других солнц до него. Шири и Эфрат не нуждались в свете, отлично видели при любом освещении, а иногда обходились и вовсе без такового. В случае опасности они могли надолго укрыться в помещении без дверей или окон, но к чему тратить силы и вызывать лишние подозрения, когда в этом нет особой нужды.
Шири склонилась над своим человеком. Убедившись, что он еще жив, она поднесла свое запястье к губам и прокусила его так глубоко, что густая темная жидкость проступила на поверхности кожи. В следующий миг она прижала окровавленное запястье к губам человека. Какое-то время он оставался неподвижным, потом сделал первый глоток, потом еще один. Постепенно его дыхание становилось глубже, и уже можно было расслышать, как с новой силой забилось сердце, как по венам снова побежала кровь. С каждым ударом сердца менялась пульсирующая в его жилах свежая кровь, и что-то новое, неуловимое, появлялось в нем после очередного глотка.
Эфрат наблюдала за этим без особого интереса. Ее никогда не волновали люди с их желаниями, ради исполнения которых они даже готовы принести себя в жертву. Эфрат не любила жертв, она предпочитала охоту. Ей было все равно, кто станет добычей, важно было одно – добыча должна бежать. Нет, в новостях