Водочки бы купить… Взбодриться прямо сейчас… Нет, нет, бухло не ее тайная страсть. Это все он… Ублюдок, змей поганый…
Одно только ей душу греет в ее безденежье, расстройстве, гневе и печали. То, что она честная женщина. Несмотря ни на какие обстоятельства – она честная. Она лучше от себя кусок оторвет, чем что-то украдет, прикарманит, присвоит. Так ее мамаша-покойница воспитала. Насчет чужого добра и бабла – ни-ни! Никогда! А водочки можно, даже нужно порой хлебнуть – но только на свои, кровные, заработанные гроши. И селедочкой с лучком закусить. «Для нас, работяг, водка – тот же хлеб, – говаривала в подпитии мать – волочильщица по профессии на фабрике в Иванове. – Но мы, детка, – пролетариат, классовый гегемон! Честные люди».
Женщина шла по тропе среди зарослей. Дождь лил все сильнее. Капли дробились о белые зонтики высоких растений, выстроившихся как на параде вдоль тропы.
И внезапно справа из кустов бузины выпорхнула птица. Они в дождь почти никогда не летают, сидят на ветках, нахохлившись. Пережидают ненастье.
Если только кто-то не вспугнет их…
С тревожным писком с деревьев сорвались еще две птицы. Женщина замедлила шаг, но не успела даже оглянуться.
Нападение на нее произошло молниеносно. Горло женщины захлестнула веревка. Ее рванули назад, одновременно подсекая сильным ударом ей ноги и затягивая петлю у нее на шее с жестокой неумолимой страшной силой. Она вскрикнула, вцепилась в веревку, но ее пальцы только скребли по ней, не способные уже ослабить петлю, что душила ее. Женщина хрипела, билась, пытаясь вырваться, из последних сил оглянуться назад, чтобы увидеть того, кто душил ее среди зарослей. Силы ее иссякали. Она уже не могла кричать, звать на помощь…
И вот она рухнула на землю, сминая кусты, ломая зеленые стебли, увенчанные белыми зонтами соцветий. Скрюченными пальцами она царапала траву, рвала листья, пачкая ладони в густом соке. На ее затылок наступили ногой в тяжелой обуви, безжалостно вдавливая ее лицо все глубже в траву, в раскисшую под дождем грязь, лишая ее последнего вздоха. И жизни.
Глава 3
Пятно
Наши дни. Июль. Подмосковье
То, что она мертва, Клавдий Мамонтов понял сразу – ее посиневшее от удушья лицо, вытаращенные глаза и прикушенный в агонии язык являли собой ужасающую маску смерти. Ее соседка все еще продолжала испуганно ахать, но ее дрожащий голос звучал все тише, глуше, потому что она тоже увидела все остальные детали.
Палки для скандинавской ходьбы валялись в траве, далеко отброшенные в сторону.
Концы веревки… Веревку запачкали землей – но только один ее конец. Второй оставался чистым. Петлю веревки туго затянули на шее женщины.
– Она задушена, –