Когда-то наивной девочкой я осознала, что Одина легко заменить. Так происходило с каждым из моих поклонников и только с Никитой подобное сделалось совершенно невозможным. Тянуло доплыть до мерцающих огоньков, отражения которых растекались, убегая в темноту.
Меня всегда подкупало умение Никиты не просто смотреть, но созерцать. Эта молчаливая форма мышления являлась для него основной. И теперь я также впитывала многомерную, слоистую красоту моря, всем своим существом осязая странное подрагивающее желе, подобное телу живого существа – нежного, любящего, однако упрямого в своей направляющей силе.
Завораживающие объятия воды, как и объятия Никиты, неизменно заставляли меня наслаждаться и бороться. Они невероятно похожи – эти два мира, где мне томительно хорошо, – в них обоих я беспомощна, но кожей ощущаю вожделенную наполненность пространства…
***3
Море всегда жило в моем сознании. И сейчас, в фантазиях, я нырял, чтобы увидеть из глубины Дану, плывущую где-то там, высоко, на грани двух сред, в отблесках энергии таинственного гигантского существа, насыщающего своих детей. Нагромождавшиеся вымыслы ввергали меня в странное кружение мыслей о великом доноре, своим спокойным дыханием согревающем окружающий мир. У Фалеса «все есть вода, и мир полон богов», да и романтическая идея Аристотеля о мировом разуме как безличной субстанции, общей для всех людей и воздействующей на отдельные души извне, с юности импонировала мне. Во многом именно Античность породила мою любовь к живописи.
Подчас из пластов моей памяти возникают фотографические отражения людей, которых мне когда-либо хотелось изобразить. Иной раз я представляю, как виртуозно выписываю мазок за мазком одно из лиц, леплю по собственному усмотрению, согласуясь с внутренними образцами. А те неизменно подчиняются канонам красоты, впитанным мною со времен обучения рисованию, в большой мере отданных созерцанию произведений искусства, занятиям музыкой и чистому восторгу от вида какого-нибудь необыкновенного цветка в росистом опылении. Подобные детали в детстве заставляли меня забывать о еде, прогулках и играх, я не слышал обращенных к себе слов или воспринимал их как сквозь туман. Воображение создавало прекраснейший мир, разительно отличавшийся от будничной действительности, погружая меня в наслаждение от образов, рождавшихся нескончаемой чередой по особым законам. Я и теперь частенько выстраиваю мизансцены, вглядываясь в персонажей этого чудного театра, в жизнь знакомых мне людей, чтобы подолгу раздумывать о ком-нибудь из них, кружа и оплотняя мир очередного избранника. И всякий раз, несмотря на самые невероятные одеяния, фантазм являет мне высшую реальность, ибо интуитивный созидатель прозорливее глаз. Для него невозможен строгий порядок последовательности рядов восприятия, в нем они сосуществуют. Нет первоначальных