Между тем профессор начал разговор:
– На мою долю выпадают те сложные моменты, когда специалисты психологически не могут, или не умеют, говорить пациенту, как все обстоит на самом деле. Прежде всего, я спрошу: «Хотите вы услышать все, как оно есть на самом деле?»
Павел, подавляя разбушевавшийся страх, собрав волю и эмоции в один монолитный конгломерат, ответил:
– Говорите, профессор, я готов.
– К правде, конечно, никто никогда не готов, но вы деловой человек, следовательно, у вас свой менталитет, отличающийся от образа мыслей простого человека. Поэтому буду говорить прямо: никакая современная медицинская практика не может помочь в вашем случае, у вас развивается тотальное поражение печени, развивается стремительно. Обычно деловые люди спрашивают, сколько им осталось, дабы привести дела в порядок.
– И… сколько мне… осталось?
– У вас в запасе не более полутора месяцев относительно активной жизни.
– А потом?
– Потом, к сожалению, не наступит никогда.
Ошеломленный, ошарашенный, раздавленный, как червяк на мокром асфальте, Павел Петрович не помнил, как вышел из кабинета профессора, как его взял за руку и как дошкольника привел в свой кабинет Филипп, очнулся он, лишь когда тот позвал:
– Паша!
Баздырев, непонимающе поглядев на приятеля юных лет, тщательно подбирая слова, произнес:
– Ни… хрена себе… за… хлебушком сходил, – улыбнуться уже не получилось. – Поеду я, Филипп Николаевич.
– Ты сам за рулем? Лучше вызовем такси или твоего водителя, в таком состоянии за руль лучше…
– Я в порядке, почти в порядке, я все понял, но до конца не осознал, а до момента осознания я успею доехать, куда мне надо.
– Паша! Не делай крайних решений.
– Нет, ты не понял, у меня семья, жена, дети, бизнес, – я буду держаться до самого конца.
Он встал и медленно направился к двери.
– Тебе лучше домой, – воззвал Филипп.
– Да, – ответил Павел и закрыл за собой дверь, выходя в коридор.
Нет, он не поехал домой, это было выше его теперешних сил. Просидев в машине около часа, бездумно глядя через лобовое стекло, Павел Петрович, как бы вспомнив, как заводится этот агрегат, как им управляют, куда надо ехать, включил зажигание и направился в сторону офиса.
И теперь он третий час сидел за рабочим столом бездумно, неподвижно. Но в голове стучали мысли, пытаясь пробиться к выходу, найти слабое место, пробиться к воле. Так пойманная в поле птичка, до этого свободная и по-своему счастливая, очутившись в запертой клетке, начинает биться о прутья, пытаясь любым способом вырваться из плена; пусть с разбитым в кровь клювом, пусть с переломанными измочаленными крыльями, но – на свободу. И не понимает глупенькая маленькая птичка, что замок клетки заперт, что прутья крепки, что выхода нет и не будет. Иное дело, мысль человека, она эфемерна и имеет свойство