– Свет разгонит тьму…
– … ведь тьма не вечна, – закончил за него Амадиу девиз и приветствие Святых Мечей.
Матиас сплел пальцы, внимательно рассматривая Амадиу, хоть и видел его сотни, если не тысячи раз. Ярко-алый плащ до щиколоток с вышитым на спине гербом ордена – клинок с пламенем вместо лезвия на фоне восходящего солнца – застегнутый на серебряную брошь; под ним – белоснежная туника поверх камизы, грубые штаны да высокие сапоги. В руках он сжимал отороченную мехом шляпу, а из-под плаща выбивались двое ножен: на поясе висел меч, на груди – кинжал.
Матиас покривил бы душой, если бы сказал, что ему симпатичен Амадиу – в отличие от его покойного брата Неля, с которыми у Матиаса всегда были теплые отношения. С покойным старшим отпрыском семьи Тома Матиаса много лет связывали если и не дружеские – вряд ли бы он покривил душой, если бы сказал, что за столько лет обзавелся хоть кем-то, кого мог назвать другом – но довольно тесные связи, однако Амадиу был прямой противоположностью брату. Упрямство великого магистра раздражало, вольномыслие вызывало множество неудобных вопросов, а неслыханная дерзость стала притчей во всех языках, от севера до юга. Казалось, Амадиу рискнул бы поспорить даже с богами, явись они пред ним в своем сияющем обличии.
Но Матиас не мог не признать и достоинства Амадиу, благодаря которым тот смог достигнуть самой высокой ступени в ордене и заслужить уважение даже среди злопыхателей: искренняя преданность божьему делу, ум, такой же острый, как лезвие его клинка, и редкая на сегодняшний день честность. Амадиу не стал бы расшаркиваться перед человеком, которого считал недостойным своего общества, какой бы знатной и богатой персоной тот не был; многие называли это грубостью, но, как считал Матиас, лучше уж подобная дерзкая прямота, чем лукавые слова и лживые улыбки, коими он уже успел изрядно насытиться.
– Как вы доехали, великий магистр?
– С милостью богов, ваше величество.
Матиасу показалось, что по лицу Амадиу, разрезанному морщинами и шрамами, скользнула легкая усмешка. Матиас моргнул – но лицо Амадиу вновь стало непроницаемым, словно маска, отлитая из гипса. Матиас устало потер глаза — боги, он даже не мог припомнить, когда в последний раз их смыкал.
– На все их воля. Я надеюсь, орден процветает и здравствует?
– Посаженные зерна считают с урожаем, – Амадиу пожал плечами, будто Матиас поинтересовался, что великий магистр предпочитает на ужин.
– Воистину. Вина?
– Не откажусь.
Матиас не стал вызывать слуг, решив выказать своему гостю уважение, с трудом поднялся на ноги – боги, подагра делала невыносимым каждый шаг!.. – и, еле сдерживая гримасу боли, подошел к шкафу, наполнил два хрустальных кубка, вернулся обратно, поставил один из них перед Амадиу и осторожно уселся