Однажды вечером, когда до Самоса оставался день пути, сильные руки схватили Хрисонету за икры. Джавад стащил долонку по лестнице в трюм и швырнул на свернутые кольцами канаты. Она закричала, но один из пиратов закрыл ей рот рукой, а двое других прижали спиной к бухте.
Джавад уже развязывал пояс, когда сверху на него прыгнул Батт. От толчка финикиянин упал, однако тут же вскочил. Подельник сунул ему в руку нож. Остальные пираты отступили к бортам, чтобы не мешать схватке. Два вожака должны сами решить, кто из них главный.
Батт не стал драться в тесном трюме, где ему могли поставить подножку или ударить сзади по голове. Он быстро вскарабкался по лестнице на полубак. Финикиянин принял его уловку за трусость, поэтому с хищной улыбкой на лице бросился следом.
Соперники закружились по палубе. Джавад сделал выпад, но Батт отскочил. Еще один выпад, и клинок вспорол хитон на груди наксосца. Пираты одобрительно зашумели, подбадривая атамана.
Финикиянин успел достать Батта еще раз. На предплечье наксосца заалел длинный порез. Тогда он резко толкнул ногой деревянную бадью, в которой плавали пойманные сардины. Джавад отпрыгнул, при этом споткнулся о гребную банку.
Он покачнулся, хотя и не упал. Этого мгновения Батту хватило, чтобы сорвать с планширя длинный абордажный багор. Ткнув пирата в грудь комлем, наксосец сразу подсек его под колено крюком.
Джавад рухнул на палубу, при этом выпустил из руки нож, который отлетел в сторону. Атаман встал на четвереньки, чтобы подняться, но Батт успел взять удушающий захват. Когда тело пирата обмякло, он обмотал вокруг его шеи конец свободного шкота.
Потом перевалил Джавада через планширь и сбросил за борт. Мертвый атаман повис на канате, цепляя босыми ступнями бегущие от носа корабля буруны и ударяясь то плечом, то головой о доски обшивки. Чайки суетились над трупом с резкими криками.
Подобрав с палубы нож, Батт встал перед лестницей. Окинул взглядом трюм. Присмиревшие пираты смотрели на него исподлобья. Они не ожидали от наксосца такого упорства и такой жестокости.
– Не советую выбирать нового атамана, с ним будет то же самое, – заявил Батт, – потому что два медведя никогда не уживутся в одной берлоге… Или признавайте меня атаманом, или сходите на берег на Самосе… Но вас там не ждут… На бунт не надейтесь, моя ватага знает, куда я поплыл. Если вы вернетесь на Кипр без меня, они выяснят, что случилось, и отомстят… Свое слово я сдержу – награду за чашу вы получите, так что в наших общих интересах довести дело до конца… По рукам?
Сначала согласились эфиопы. Помявшись больше для вида, к ним присоединились финикияне. Батт пожал каждому запястье в знак примирения.
Потом сказал, обращаясь ко всем сразу:
– Хрисонета – моя рабыня, и только моя, ни с кем делить ее я не буду… До Самоса осталось всего ничего, так что потерпите. Оторветесь на Великие Дионисии… Вы не эллины, поэтому не обязаны чтить наших богов и участвовать