Неотступно творит Гёльдерлин в своей поэзии этот миф о поэте, и только поверив в него вслед за Гёльдерлином, мы можем постигнуть его страстное чувство ответственности, жажду цельности, пронизывающую его жизнь. Для него, для благоговейного почитателя «высших сил», мир двойствен, как в представлении греков, в учении платоников. В вышине «боги блаженствуют в вечном сиянье», недоступные и все же причастные к человеческой жизни. Внизу пребывает и трудится косная толпа смертных на бессмысленной каторге повседневности.
Бродит во мраке ночном, живет как в обители Орка
Род наш, не зная богов. В одиночку каждый прикован
К тяжкой работе своей. Шумит и гремит мастерская,
Каждый себя только слышит, в безмерном труде напрягая
Мощные руки свои, передышки не зная: но вечно,
Вечно бесплодным, как Фурии, труд остается несчастных.
Как в одном из стихотворений гётевского «Дивана», мир разделен на свет и мрак, пока заря не «сжалится над мукой», пока не явится посредник между двумя сферами. Ибо в мироздании оставалось бы только двустороннее одиночество, одиночество богов и одиночество людей, если б не возникла между ними мимолетно-благостная связь, если б высший мир не отражал мир низший, а низший мир – мир возвышенный. Даже боги в вышине, «блаженствуя в вечном сиянье», не вполне счастливы: они не могут познать себя, пока другие их не познают:
Точно героям венок, священным стихиям для славы
Нужно сердце людей, которые могут познать их.
Так стремится низменное ввысь, возвышенное – к низменному, дух – к жизни, и жизнь возносится к духу: все предметы бессмертной природы лишены смысла, пока их не познали смертные и не возлюбили земной любовью. Роза тогда только становится настоящей розой, когда впивает радостный взор, вечерняя заря тогда только становится прекрасной, когда ее сияние воспринимает сетчатка человеческого глаза. Как человек, чтобы не погибнуть, нуждается в божественном, так божество, чтобы стать реальным, нуждается в человеке. Так божество создает свидетелей своего могущества, уста, воздающие ему хвалу, поэта, который делает его истинным божеством.
Это основное ядро воззрений Гёльдерлина – как почти все его поэтические идеи – быть может, заимствовано, восходит к «колоссальному шиллеровскому духу». Но насколько расширено холодное признание Шиллера —
Без друзей в тоске, творец вселенной
Создал светлых духов сонм нетленный, —
Святости его святых зерцал, —
в орфическом видении Гёльдерлина – в мифе о рождении поэта:
И безымянным бы остался
Во мраке и одиноким тот,
Кому и светила, и пламя молний,
И волны земных морей,
Словно мысли, подвластны: творец вселенной,
Он