Софья говорила напористо, резко, подчеркивая, что не следовало забивать Лёнушке голову всяким вздором перед дальней дорогой. Елена послушно кивала, а потом сказала виновато:
– И еще боится, что свадьбу в Литве будут играть не по нашему обычаю. А Лёнушка хочет, чтоб все было по правилам, чтоб сажали ее с мужем на соболий мех, чтоб слепили вместе две свечи и поставили в пшеницу в сеннике…
– Это ей все нянька нашептала, – перебила с досадой Софья. – Мы люди современные, а свадьбу ей справят как надо. Будет в Вильно кому на старинные обычаи указать. Ты еще про сапоги вспомни.
Обычай с разуванием сапог был очень древний, и если исполняли его сейчас, то словно бы в насмешку. Молодая должна была в первую ночь после свадьбы снимать с мужа сапоги. А у жениха в правом сапоге были под пяткой монеты, а в левом – плетка. Не приведи Господь перепутать, какой первый сапог снимать! И не в том беда, что получишь за невнимательность удар плеткой. Обычай этот подразумевал примету на всю жизнь. Деньги получишь в брачную ночь – купаться тебе вся жизнь в золоте и жемчугах, а если схлопочешь удар – не сильный, чисто символический, то и судьбу обретешь «битую».
– А скажи… – Софья хитро прищурилась. – Правда ли, что дьяк Курицын, сей ученый муж, постиг египетское искусство читать по звездам словно волхв?
Елена даже отступила на шаг, словно ее в грудь толкнули, и уже без всякого почтения выкрикнула:
– Да кто же вам такую напраслину сочинил?
Софья никогда не опускала себя настолько, чтоб вести с Волошанкой откровенные разговоры, невестка должна знать свое место. А здесь как-то все совпало. И ведь не придерешься! Лёнушка сама позвала названую сестрицу, та со всех ног кинулась утешать и напутствовать. А не обидно ли, что не ей, матери, стала открывать она свои страхи, а этой чернявке молдаванской? И желая хоть как-то отомстить за обиду, она и задала свой вопрос. Промямли Елена в ответ что-нибудь невнятное, мол, мне об этот ничего не ведомо, и тема была бы закрыта. Но говорить царице про напраслину!
– Ты, милая, говори, да не заговаривайся! Всяк знает, что дьяк твой пытает судьбу, строит математические таблицы и по ним предсказывает, когда человеку жить, а когда помирать. Может, он и тебе такую таблицу сочинил? Дьяк Курицын – еретик, он с колдунами знается, а что государь на все эти мудрости сквозь пальцы смотрит, так подожди, дай срок…
Не будь в горнице так темно, а глаза Волошанки столь черны да бархатны, как говорили при дворе, можно было бы рассмотреть в них слезы обиды, а может быть, ненависти. Во всяком случае, Софья тешила себя тем, что они там были. Елена стояла прямая, как палка, а потом сотворила широкий крест и произнесла сквозь зубы: «Грех вам…»
Тяжелую сцену окончило появление Василия. Безусое, разрумяненное хмелем лицо его было весело и необычайно приятно. Ликом Василий пошел в отца, тот же нос с горбинкой, тот же пытливый внимательный взгляд, а ладной, чуть полноватой фигурой и мягкой повадкой он напоминал царице брата ее, константинопольского жителя.
– Матушка, мы вас потеряли. Еле нашел. Они