– Ворота замкнуть надо… – И пошел на улицу.
Тишка следовал за ним по пятам, скороговоркой, но в мельчайших подробностях описывая встречу с черным всадником. К тому моменту, когда тяжелый окованный медью засов опустился в пазы на створках ворот, отец знал все. Вернувшись в дом, он порылся в сундуках и выудил из-под пестрядевых сарафанов саблю дедовой работы. Неуклюже вытащил ее из черных кожаных ножен, проверил пальцем остроту клинка, одобрительно крякнул.
– Тять, – подал голос Тишка, изрядно оробевший от вида оружия, – думаешь, он нас отыщет?
– Как пить дать, – злобно сказал отец, взвешивая саблю в руке. – Я про этих черных-то слыхивал. Если уж они сюда заявились, землю станут рыть, а без добычи не уйдут. Тикать надо, вот чего.
– А как же Пелагея?
– То-то и оно! – рыкнул отец. – То-то и оно, что Пелагея! Пока сука не прочухается, никуда не денемся. А это еще дня три, ничего ведь, почитай, и не началось толком-то.
– Нынче только первая ночь полнолуния.
– Знаю! Потому и черные пожаловали – хотят, чтобы сука сама им в руки прибежала. Придется ее в цепях все время держать.
– Выть будет.
– Пущай воет. Ежели выпустим, пропадет. Черные-то только того и ждут. – Старик задумался, принялся постукивать себя пальцем по носу. – Надо бы с ней пару курей запереть, а вместо воды в кадушку вина налить. Нажрется, налакается и уснет.
Тишка покачал головой:
– Все равно выть будет. И об стены биться.
– Авось пересидим. А там соберемся и утечем, затаимся на время в Ольховке у тетки али просто где в лесу укроемся, шалашик соорудим. Не будут же черные здесь аж до следующего полнолуния ошиваться…
Тишка сомневался, что все выйдет так легко, однако перечить отцу не решился. Да и не мог предложить ничего лучше. Соображалось туго, первый страх прошел, но теперь в груди копилась тяжелая колючая тревога, и каждая мысль непременно сворачивала к темному силуэту всадника на тропе среди деревьев, к метле и отрезанной собачьей голове, к давно засохшей, похожей на грязь крови на оскаленных клыках. Того и гляди, сам взвоешь.
От любой кручины средство одно – работа. Тишка пошел в клеть, отыскал среди ларей и кадок бочонок, в котором еще оставалось где-то на гарнец прокисшего хлебного вина, слил его в свободную кадушку. Потом выбрал в курятнике двух кур постарше, усадил их в корзину и вместе с кадушкой потащил все это в подпол.
Там в угловом закутке, за тяжелой дубовой дверью, специально поставленной отцом, на пышной куче свежего сена сидела Пелагея, младшая Тишкина сестра. Была она очень на него похожа, только глаза другого оттенка, мамины, да нос чуть вздернутый, да ямочки на щеках заметнее.
Как-то весной Пелагея отправилась в лес и пропала. Отец с Тишкой искали ее по округе два полных дня, а на третий она сама вышла к дому, вся изодранная и изломанная, в насквозь продубевшем от крови