В полку Родион Люберов был на хорошем счету у начальства, потому что ко всем порученным ему делам относился с отменной серьезностью и начатое доводил до конца, однако отношения с офицерами-сослуживцами и малыми чинами, хоть внешне и выглядели благополучными, оставались прохладными. Что-то в Люберове всех не устраивало, настораживало, и ведь не скажешь сразу – что? Умен? Безусловно. Смел? Вне всяких сомнений. Порядочен? Никому в голову не приходило в этом сомневаться. И приветлив, и вежлив… Но дружбы с ним не водили. Он не играл, не ездил к «мамзелям», в дружеских попойках участвовал, но никто не видел его пьяным в лоскуты. Он не был жаден, но никому бы не пришло в голову попросить у него денег взаймы. У Родиона Люберова полностью отсутствовали качества, которые позволяли бы называть его «добрым малым», не было в его характере бесшабашности, русской широкости, чтоб заключить, скажем, безумное пари или выругаться эдак цветисто, эдак, когда солдаты на плацу рты разевают: во наш дает! Родион Люберов всегда застегнут на все пуговицы, и в ярко-серых, блестящих глазах его светилось столько же легкомысленности и веселья, сколько в начищенной до сияния шпаге, висевшей у него на боку.
Добавим еще, рост он имел средний, а узкокостная фигура его была до того пропорциональна, что он казался меньше ростом, чем был на самом деле. В армии рост в почете, и когда Родион понял, что ни в гренадерах, ни в кавалергардах ему не ходить, то очень это переживал. Лицо его можно было назвать красивым, разве что несколько портил дело рот, которому он старательно придавал унылое выражение, дабы подчеркнуть безразличие ко всему миру. В минуты волнения на его впалых щеках вспыхивал яркий румянец, и Родион втайне стыдился этого и потому неожиданно свирепел. Полковые остряки говорили, что он пудрит лицо, желая выглядеть бледным. Но каждый знал: не приведи господь, чтоб эта невинная шутка достигла ушей его. Родион не признавал дуэлей, но в полку подозревали: если Люберов почтет себя оскорбленным, то сделает нечто страшное.
В этом они были правы, гордыней Родион обладал безмерной, и гордыней юношеской, которую пристало иметь в семнадцать лет, а никак не в зрелые годы. Родион был натурой страстной, однако всеми силами старался скрыть это качество. На показное безразличие уходило иногда столько сил, что к ночи он прямо-таки валился на лавку, но даже во сне не мог расслабиться и все грозил кому-то невидимому: «Я докажу, докажу!» А что докажу-то? Свое высокое рождение, высокие принципы, свое предназначение, в конце концов.
По линии матери Родион принадлежал к славнейшему на Руси угасшему княжескому роду Хворостининых, отец был потомком выходца из Шотландии – Роберта