Я не уверена, что смогла бы так.
Отец был сложный человек – неуверенный, с перепадами настроения, абсолютно непредсказуемый, к тому же ужасный пессимист. В те времена я не понимала, а сейчас знаю, что это депрессия. Заторможенный, молчаливый и вялый зимой, он оживал летом. Угасал в начале ноября и снова расцветал в мае. Ему досталось в наследство небольшое поместье за городом, правда, он управлял им из рук вон плохо, хоть и проводил много времени в доме у дамбы на По. Ловил рыбу, гулял с собакой, пытался заниматься хозяйством, которое, тем не менее, целиком сосредоточилось в руках управляющего.
Если был в духе, говорил, что посадки конопли сводят его с ума. Что в его семье все были немного того. Когда после исчезновения брата меня отправили к психологу, я рассказала ей об этом, и та пыталась убедить меня, что склонность к наркотической зависимости Майо унаследовал от отца.
Никогда и никому не поверю, что, если б в тот июньский вечер я не предложила ему попробовать героин, он все равно бы подсел, раньше или позже.
Если бы не моя безумная затея, брат был бы жив и, наверное, родители тоже. Мой малахольный отец и измученная мама – такие, как есть, но живые. Возможно, они переехали бы в деревню, а мы бы ездили их навещать. Мы обедали бы в саду, а потом гуляли бы по дамбе с собаками. У Антонии были бы дедушка и бабушка, двоюродные братья и сестры, а у меня – иная жизнь.
Майо ни за что не начал бы колоться, не предложи я ему, в этом я уверена. Это не навязчивая идея, просто я знаю. Такой нерешительный, он во всем мне верил, во всем подражал. Все мне верили.
Это я, я сама все разрушила, и ад, в котором я продолжала жить, минута за минутой, достался мне по заслугам.
Я повернулась к ней, дотронулась до руки, гладившей мою щеку. Прикосновение кольца, – она носила его поверх обручального – маленький сапфир в окружении бриллиантов, потом я подарила его Антонии.
Ледяная рука и этот камень встревожили меня. Обычно нас будил отец. Должно быть, что-то произошло.
– Что такое?
– Ты видела Майо вчера вечером? Уже девять, а он еще не вернулся.
– Я была у Лауры Трентини, ты же знаешь, он больше не ходит с нами.
Теперь каждый жил своей жизнью. Его жизнь – постоянные поиски дозы и зависание допоздна в убогой пивнушке с амбициозным названием “Поль Верлен”.
– Наверное, у кого-то переночевал, – сказала я.
Представила себе сцену: обколотый, он мог оказаться где угодно – в чьей-то машине, в общественном туалете. Домой он вернулся бы дурно пахнущий, возбужденный, или спокойный, безразличный, в зависимости от того, сколько дури удалось найти.
– Думаю, да. Я так и сказала папе, чтобы он не волновался.
– Тогда зачем ты меня разбудила?
Мне показалось странным, что мама решила разбудить меня просто так, без причины – импульсивностью она не отличалась.
– По