в припадках то зла, то роптанья,
я жил, как замотанный зверь,
заботами о пропитанье.
И дни мои сбились в одно
пугливое серое стадо,
я с мёртвою болью в окно
следил за живучестью сада.
И слово искало порог
ступить и исторгнуться вещью,
но горло могучие клещи
сжимали, и зверь становился жесток.
Уж лучше б я был недвижим
и слеп, чем, запёкшейся речью
сращённый с тоской человечьей,
задуман настолько живым.
«Без отечества по существу…»
Без отечества по существу,
на одной из нелюбящих родин
оказавшись в значенье «живу»,
я дышу – и тем самым свободен.
Я свободен, я делаю шаг,
проявление собственной воли,
зарождаясь во мраке – во мрак
переходит, но высветясь, что ли.
Так вот в комнате фары спугнут
застоявшуюся перспективу —
удлинённые тени взбегут
по стене и сбегут торопливо.
И на стыке косых плоскостей
своевольным капризом движенья
ты пронизан до самых костей,
лишний раз изменив положенье.
«Если заперты рыбы, прохожий…»
Если заперты рыбы, прохожий,
подо льдом чернокровной зимы,
не сошлёмся на промысел Божий —
мы виновны, что это не мы.
Не забудем холодные трубы
(после кубиков на ковре)
первых зим и цигейковой шубы
леденеющий ворс на дворе,
невозможную эту картину
чистоты, изумленья, тоски,
и ботинки, и вонь гуталина,
вечнорвущиеся шнурки.
Всё могло повернуться иначе,
если б ты не на шутку продрог,
как упорный, косой и собачий
этот бег мостовой поперёк,
и теперь, если ты не безумец,
у перил, на железном мосту,
ты останься без дома, без улиц,
без всего, я имею в виду, —
будет страшно и празднично как бы,
как на кухне в торжественный час,
где дышали зеркальные карпы,
шевеля металлический таз,
и, сочувствуя мёрзнущей твари,
ты над этой страной воспари
полосой розовеющей гари,
кровоточащей раной зари.
«Троллейбус, что ли, крив…»
Троллейбус, что ли, крив,
раздрызган и знобящ,
что едешь, полужив,
завёртываясь в плащ,
дрожишь, облокотясь
на отсвет свой в окне,
без тела-то сейчас
ему теплей, чем мне.
Да, я бы мог не жить,
не видеть вообще,
и слов не говорить,
и не дрожать в плаще,
но если это Бог
мне зябкий подал знак,
то как Он одинок,
Собой расщедрясь так.
«Чем пахнет остывающий утюг…»
Чем пахнет остывающий утюг,
и комнаты молочное смерканье,
и