гроздья дышат мироздания,
устья, русла, стебли, и кустарник
за окном акации с Каштанкой.
Луковицы мякоть едкую,
микроскопу вверив неослабную
любознательность, потея телом,
с каплею раствора
йода, – рассмотри, дыша соседкою,
ты ли рисовал похабную
и надписывал картинку мелом,
и в прозекторской дрожал позора.
Истомлённое растение
на тарелке с трещиной и лужицей,
корни стержневые у фасоли,
семядоли, почки,
совести в потёмках угрызения,
что я говорила, слушаться
надо, белые пылают боли,
отмирая в час по чайной строчке.
Всё равно, не я, а он это,
отлетает от меня двойник это,
на него смотри, пока укроюсь
с головой и сгину,
ты какою глупостью так тронута
или чем, душа, проникнута,
лучше помоги, а то расстроюсь,
я не виноват ни в чём, пусти, ну…
«Квартира окнами на Кировский.…»
Квартира окнами на Кировский.
Февраль чуть обморочный, вирусный.
Двор сумрачный. Я скоро вырасту.
За дверью чёрной, дерматиновой
тоскливой лентой серпантиновой
петляют звуки сонатины той.
Уроки сонные эстетики.
Там разбирают ноты Гедике.
Я «зажимал» её на «Медике».
Смотри: бутылочный и уличный
ложится свет (парок из булочной)
на свитер с бахромой сосулечной.
Смотри: у батареи огненной,
ещё по шляпку в жизнь не вогнанный.
Смотри: заглядываю в окна к ней.
Не вогнанный ещё, не вынутый,
с той, не сливаясь, с той невинно стой.
О, Иванов, во всём продвинутый.
О, скуки нежное святилище,
лекальный сон пюпитра, пыль ещё
в изгибах, полдень музучилища.
Или ещё пыльнее: техникум.
За горло взятых тем, но тех, никем
не взятых лучше, неврастеником
отчасти, взятых тем вершителем —
приди: вот женщина с сожителем.
На вешалке фуражка с кителем.
«С кем-то я по каменным ступеням…»
С кем-то я по каменным ступеням,
ровно семь, открыта дверь, иду,
постепенно проступает пеньем
радио контральтным, на свету
мать рояль безмолвно протирает,
в комнату проходит некий тот,
но в другую, рук не простирает
мать ко мне, рояль не видя трёт,
тот на пишмашинке – строчка-зуммер —
за стеною буквится в углу,
жив отец, не помню, или умер,
я хочу спросить, но не могу,
перед праздником паркет начищен,
кубометры комнаты горят
воздухом вины, как вдруг насыщен
он отсутствием всех и всего подряд,
и бесхозный голос, эта мнимость,
то есть – исчезающий вдвойне,
дрогнув