– Хозяева! Э-э-эй! Есть тут кто живой?!
Собака точно спятила: лаяла, визжала, скалила грозно пасть, прыгала на калитку, царапая когтями видавшие виды доски. Отворилась дверь дома, на крыльце возникла неряшливо одетая женская фигура.
– Та чиво же вы тут расдреблонились?! То ли кого ищите? – подала недовольно голос женщина.
– Ищу – ищу! Я к Прокопию Ивановичу. Позовите его. Мне по неотложному делу.
– Батя хворает, ноги у него не дюжи.
– Так пропустите меня. Я из МВД. Вот мое удостоверение.
Тетка гаркнула на собаку: «Цыц, зараза!» Отцепила цепь от проволоки, протянутой вдоль забора, отволокла упирающуюся дворнягу в сарай и заперла там. Шаркающей походкой и махая руками, будто подгребла к калитке, с остервенением рванула защелку. Дождалась, когда гость войдет во двор, проводила в хату, а сама опять зашаркала к сараю, чтобы снова посадить собаку на цепь. «Ты гляди, какие в сельце предосторожности, – подумал Игорь. – Неужто ворьё шалит? Да бедное село, и дом наверняка не богатый. С чего бы такие страсти?». Дед Прокопий сидел в комнате и чаевничал. Навстречу Ергашову поднялся, кряхтя, убеленный пушистой сединой, невысокого роста, худой, с изможденным болезнью лицом человек. Шаркая по полу короткими мягкими черными валенками, сделав пару шагов, старик остановился. Ергашов представился, хозяин дома молчал. Тогда Игорь достал служебное удостоверение. Беспрестанно поправляя съезжающие с носа очки, Хлюдовкин сипло прошамкал:
– Таська, Таиссья, проверь документ, сверь фото с им, – он ткнул подрагивающим желтым пальцем в грудь гостя. – Ить приблукал без формы.
В самодельных вязаных тапках дочь Прокопия оказалась коротышкой, шаркающей, как у отца походкой, она приблизилась к Ергашову, ни слова не говоря, выдернула из его руки удостоверение и внимательно изучила его. Потрогав ногтем бумагу с водяными знаками, не отклеилась ли где по краю, изрекла:
– Это, батяня, службист, милицейский человек. Следователь. Капитан. Игорь Аристархович. Пущай говорит.
Старик кивнул сухонькой головкой и вернулся за стол. Таисия убрала недопитую чашку чая, неглубокую маленькую тарелку с перетертой с сахаром смородиной, плетеную из ивняка корзиночку с толстыми ломтями белого хлеба, смахнула рушничком хлебные крошки.
– Сидайте, чиво вы. В ногах правды нет. Чайку не желаете?
У Ергашова сосало под ложечкой: в рот крошки хлеба не брал с вчерашнего дня, когда, поужинав, залег на вагонную полку. Проглотив набежавшую слюну, вежливо отказался. Мутноватыми от старости глазами старик уставился в его лицо.
– Так слухаю, капитан.