Я смотрел, как поднимается засов, и поудобнее перехватил ружье. Лунный свет хлынул в образовавшуюся щель, но мать ничего не заметила; она отодвигала засов, как будто впускала в дом старых друзей, как будто ждала этого момента со дня нашего появления на свет.
В газетах пишут, что матери на границе приберегают последние пули для своих детей, чтобы те не достались дикарям, но никто никогда не слышал о таких случаях. На самом деле все наоборот. Всем понятно, что я, например, в самом подходящем возрасте – индейцы обязательно сохранят мне жизнь. Брат и сестра чуть постарше, но сестрица хорошенькая, а брат выглядит младше своих лет. А вот матери нашей почти сорок. И она прекрасно понимала, что с ней сделают.
Дверь распахнулась, двое мужчин оттолкнули мать с дороги. Третий остановился на пороге и, прищурившись, пытался рассмотреть, что происходит в полумраке комнаты.
Грянул мой выстрел, он взмахнул рукой и рухнул на спину. Индейцы бросились прочь, я крикнул брату, чтобы прикрыл дверь, но он не шевельнулся. Я сам кинулся закрывать ее, но мертвый индеец лежал прямо на пороге. Я ухватил его за ногу, пытаясь втащить внутрь, и тут он пнул меня прямо в челюсть.
Когда я пришел в себя, деревья качались в лунном свете, в ночи раздавались крики. Индейцы сгрудились по ту сторону двери; они возникали на пороге, стреляли и вновь отскакивали за угол. «Мартин, кажется, меня ранили», – послышался крик сестры. Брат сидел неподвижно. Я подумал, что его подстрелили. Стрельба на минуту стихла, потому что пороховой дым мешал прицелиться, и я успел выхватить ружье из рук брата, проверил, взведен ли курок, и направил ствол в сторону двери, но тут мать остановила меня.
Потом я очутился на полу. Сначала показалось, что дом рухнул, но это был какой-то индеец. Я вцепился в его шею, но моя голова вновь стукнулась об пол. Очнулся я на улице, под деревьями.
Попытался было подняться, но меня сбили с ног, и еще, и еще. Чьи-то ноги, земля, опять ноги в мокасинах. Я вцепился зубами в эту ногу и получил очередной удар, а потом меня ухватили за волосы, будто собираясь вырвать их с корнем. Я ждал удара топором.
Приоткрыв глаза, увидел перед собой огромное красное лицо. От человека пахло луком и выгребной ямой, и он пригрозил мне ножом, без слов объяснив: или я веду себя тихо, или он отрежет мне голову. Потом он крепко связал мне руки.
Он не похож был на индейца. Аборигены, жившие рядом с белыми, были сухощавыми, маленькими и легкими. А этот здоровенный и грузный, с квадратной головой и широким носом; он больше походил на негра, чем на долговязого голодного индейца, и шел, выпятив грудь, как будто имел полное право грабить нас.
За воротами сгрудились штук двадцать лошадей, и столько же индейцев хохотали и перебрасывались шуточками. Никаких признаков матери, или сестры, или брата. Индейцы были голые до пояса и все раскрашены, точно сбежали из бродячего цирка, у одного лицо разрисовано как череп, у другого такой же череп намалеван на груди.
Несколько индейцев обшаривали дом, некоторые рылись в конюшне