Как-то весной я наткнулся на нее на пастбище. Выглядела она неплохо, вот только для белой женщины была непривычно мускулистой, да, пожалуй, не помешало бы чуть больше жирка на боках. Вдобавок у нее, кажется, развивалась водобоязнь. Во всяком случае, я издалека учуял исходящую от нее вонь, а спина была усеяна мохтоа[52], как будто она уже несколько месяцев не мылась.
– А, это ты, – заговорила она по-английски. – Избранный. (Похоже, она была в дурном настроении.) Смотрю, тебе неплохо живется.
От звука английской речи я неожиданно растерялся. На языке команчей я посоветовал ей почаще мыться. Грубо и несправедливо, конечно, но я разозлился на ее слова, она как будто назвала меня дезертиром.
– А зачем? – буркнула она. – Я надеялась, что так они не будут ко мне приставать, но не помогло.
– Им не стоит лезть к тебе, еще подхватят чего.
– Но лезут же…
– Ну, это неправильно.
– Хорошо, что ты так говоришь.
– А раньше?
– Один или двое приставали особенно часто. Хотя какая разница?
– Как себя чувствуют лошади? – сменил я тему. – Вон у той, смотрю, болячка на ноге. Я могу принести кусок кожи, завязать.
– Как ты думаешь, кто мы для них? Если я обращаюсь к ним, они делают вид, что не слышат. Дали мне новое имя, из-за этого, – показала она себе между ног. – Вот все, что я собой представляю.
Я молчал.
– Единственное, что меня радует, – с моей смертью они потеряют часть денег, потому что я успею отскоблить меньше шкур. А ты, Тиэтети, – она подняла голову, – ты считаешь себя человеком?
– Конечно.
– Ты еще совсем ребенок. Они правильно сделали, что забрали тебя с собой.
Я опять разозлился.
– Знаешь, я мог бы тебе помочь, стоит только попросить, – хотя я не представлял, что тут можно сделать.
– Тогда убей меня. Или увези отсюда. Все равно куда.
Печально повесив голову, она вернулась к своей работе.
Я оглянулся, отыскивая Эканаки, рыжеухого пони, которого подарил мне Тошавей. Солнце садилось, холодало, поле вокруг было усыпано конским пометом.
– Мне нужно забрать лошадь, – пробормотал я.
– Так я и знала.
Я предпочел бы никогда в жизни больше с ней не заговаривать.
– Тиэтети, – окликнула она. – Если я буду знать, что это ты, я не стану сопротивляться. – Она показала место на шее, куда нужно втыкать нож. – Обещаю. Я просто не могу сама решиться на это.
Одиннадцать
Дж. А. Маккаллоу
Дом мертв уже давно, она последнее его дитя. Надо заставить себя подняться. Люстра, висящая прямо над головой, безразлична к ее страданиям. Вставай, мысленно скомандовала она. Бесполезно.
В ее детстве здесь всегда было шумно и весело, ни минутки тишины и одиночества;