– Я пришла исповедовать тебя и подготовить к последнему пути.
– Исповедовать? – усмехнулся он. – Пока твои братья-инквизиторы будут внимательно слушать, не назову ли я каких имен?
– Тайна исповеди нерушима! – возмутилась я.
Он замер на миг, а потом вдруг ухватил меня за запястье, стремительным рывком притянул к себе. Я пошатнулась, воздух застрял в горле, мешая вскрикнуть. Черный свободной рукой сжал мой подбородок, заглядывая в глаза, и я застыла, завороженная этим взглядом, кажется даже, забыв как дышать.
– Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка? – Он провел большим пальцем по моей скуле, и это прикосновение обожгло. – Или они думали, что, если пришлют тебя вместо какой-нибудь старой сколопендры, я растрогаюсь и разболтаюсь?
Я рванулась, отчетливо понимая: даже измученный и ослабевший, он сильнее. Надо было крикнуть, позвать на помощь, но грудь словно сдавило ледяным обручем, и воздух застрял в горле.
Черный выпустил меня так же неожиданно, как схватил, и я едва удержала равновесие. Отступила к двери, паника захлестывала разум. Бежать! Из этого каменного мешка, что вместе с силой тянет из меня, кажется, и саму жизнь. От этого жуткого черного, способного лишь посмеяться над последним таинством.
Нет. Мой долг, долг жрицы пресветлого Фейнрита – заботиться о душах, которые еще можно спасти. Этот человек – воплощение зла, но Господь в милосердии своем способен принять и эту душу.
Этот человек страдает от боли, и жар мутит его разум. Значит, я должна быть разумной за двоих.
– Здесь есть воздуховоды, иначе ни один узник не протянул бы и суток, – усмехнулся черный. – А где есть воздуховоды, там есть и уши. Ты зря пришла, сестра.
– Речь идет о твоей душе. Исповедь и покаяние…
– Покаяние? – Он поднялся, шагнул ко мне, и я попятилась, разом забыв обо всем, перестав видеть хоть что-то, кроме его лица, сейчас искаженного яростью. – В чем я должен покаяться? В том, что таким родился? Что Алайрус дал мне силу, не спрашивая моего желания? Или в том, что, осознав эту силу, я не приполз к вам на коленях, дабы вы забрали ее вместе с моей волей и разумом? Покаяться в том, что не согласился стать рабом, покорным големом?
Каждое его слово хлестало, словно пощечина, и с каждым словом я отступала, пока не уперлась спиной в стену. Но черный не отставал, и сейчас он навис надо мной и смотрел сверху.
– Если выбор между покорностью и костром – я выбираю костер. Ты зря пришла, сестра. Мне не в чем каяться, и исповедоваться я не желаю.
Зло и гордыня. В нем в самом деле не осталось ничего, кроме зла и гордыни. И все же я должна была…
– Ты выбрал как жить, но жизнь коротка…
Да уж, куда как короче. Ему, наверное, не больше двадцати пяти. Даже младше моего брата.
– Без покаяния ты обрекаешь свою душу на вечные… – Я осеклась под насмешливым взглядом.
– Ведь потому меня и ждет костер, не так ли? Чтобы пламя сожгло зло, очистило душу, и она могла предстать