– Кто вас учил этикету?
– Чему? – поперхнулся капитан.
– Вы – естественный человек. Хомо натуралис. Или это врожденный аристократизм?
– Это когда я сыт, а когда голоден – треглодит, питекантроп, а сегодня вообще двадцатипятикантроп.
– Вы – болтун. Нет, чтобы поинтересничать, даме голову заморочить, томность напустить.
– Не могу! – признался Лиховидов – Я в момент принятия пищи оживляюсь очень. И предуведомляю, если у меня в глазах томность – значит, есть хочу – умираю!
Затем были кофе и мороженое, пока в опустевшем зале этого пункта питания звучно и традиционно именуемого Кафе «Уют», не появились две тетки в черных халатах и не начали, крикливо переговариваясь, с грохотом громоздить перевернутые стулья на столы, разливать воду из ведер и шлепать швабрами. На полутемной эстраде, где барабаны и окна отражались в полированном боку рояля, появился парень в бобочке и бабочке и стал ковыряться во внутренностях акустической системы. В стеклянных дверях стал насмерть ветеран-гардеробщик, а теперь еще и швейцар, и голосом, которым когда –то водил в атаку батальоны, возгласил:
– Закрыто! Санитарный час! Закрыто!
Пункт питания превращался в вечерний ресторан, в который по странному неписаному закону ,можно было попробовать попасть только после шести вечера. Остаться же сейчас в зале, чтобы потом скоротать здесь вечер было почему-то невозможно. При дефиците развлечений в городе по вечерам сюда выстраивались очереди.
2.
Город, в который офицерская судьба забросили леночкиного отца, а вот теперь и капитана Лиховидова, был, одновременно, и старым, и новым. Упоминался он с шестнадцатого века, как некий посад или погост, но бурно стал развиваться с недавнего времени, с началом строительства гиганта химии, на берегах широкой и тихой реки, делившей город, очень наглядно, на старую и новую часть. На правом берегу тянулись дощатые заборы, сквозь зелень палисадников проглядывали облупленные колонны провинциального купеческого ампира, лаяли псы и даже пели петухи. Еще недавно чуть не в каждом дворе держали коров, но устремленность страны к вершинам коммунизма и движение к нему сажанными шагами пятилеток оказалось коровам не под силу. Они отстали и остались в прошлом городка, изведенные надлежащими мерами хрущевских реформ. Правда, вместе с ними отстало и молоко, и все что из него производили и чем когда то во всем мире был прославлен город, с шестнадцатого века не имевший никаких географических достоинств, кроме, ныне затопленных водохранилищем заливных лугов, и поставлявшего прежде в Голландию скоромное, то бишь сливочное масло, которое оттуда возвращалось в Россию неизменным, но в иной упаковке, с наименованием «голландское» и, разумеется, по иной цене.
Сейчас те времена остались в далеком прошлом, о чем свидетельствовали многочасовые очереди у молочных бочек изредка наезжавших в город из дальних совхозов, и казенное молоко, для маленьких детей, которое почему –то выдавали по аптечным рецептам.
На левом