Лишь однажды выдержка подвела её, и то лишь на секунду. Танцуя с Гарри, она взглянула на окно и увидела, что по ту сторону штор забрезжил рассвет, ещё очень бледный и холодный.
– Смотри! – сказала она, и Фивершэм вдруг почувствовал весь её вес на своих руках. Её лицо потеряло цвет, стало усталым и мрачным; глаза накрепко закрылись, затем открылись снова. Он даже испугался, как бы она не упала в обморок. – Наконец-то утро! – воскликнула она и продолжила измождённым голосом, таким же, как лицо: – Интересно, справедливо ли то, что кто-то должен так долго страдать от боли?
– Тс! – прошептал Фивершэм, – наберись храбрости, ещё несколько минут, совсем немного!
Он остановился и стоял перед ней до тех пор, пока к ней не вернулись силы.
– Спасибо, – сказала она с благодарностью, и развесёлый вихрь танца вновь захватил их.
Это было странно – то, что он призывал её набраться храбрости, а она благодарила его за помощь, но ирония этой неожиданной и кратковременной смены позиций ни до кого из них не дошла. Этни была слишком измучена напряжением последних часов, и после того, как она единственный раз не выдержала, по её искажённому нестерпимой болью лицу и глазам Фивершэм узнал, как глубоко он её ранил. Он больше не повторял: “Я потерял её”, и вообще больше не думал о потере. Ему слышались её слова: “Интересно, справедливо ли то, что кто-то должен так долго страдать от боли?”, и чувствовал, что они будут сопровождать его по белу свету, настойчивым звоном отдаваясь в ушах, произнесённые именно её голосом. Он был уверен, что и при смерти услышит эти слова, звучащие, как приговор, несправедливый приговор, и они заглушат голоса тех, кому случится стоять рядом.
Бал кончился некоторое время спустя. Отбыл последний экипаж. Некоторые из тех, кто оставался в доме, искали курительную,