Ночью внезапно хлынул дождь. Он всё усиливался, пока не повис единственной на тот час защитной завесой над старинными Очаковскими и Московскими воротами, над ракушечными херсонскими заборами, над поеденными желтизной тополями, плоскими крышами домов, подсобок, летних кухонь. Огрубевшая и слежавшаяся медвежья шерсть под дождём расправилась и в отсвете мигнувших вдалеке фар весело заблестела. Голова мишкина, выдолбленная Горей изнутри так, чтобы без труда надвинуть на человеческий череп и закрыть лоб, во время примерок сидела хорошо. Глухой ночью на Карантинном острове, в заброшенном доме, постучав сверху кулачком по черепу, нацепила медвежью голову вместе со шкурой. Приклеив на лицо и на шею фольгу, подвязала на живот рюкзак с кой-какими вещами и документами, увернутыми в целлофан, и на четвереньках вошла в воду одного из не слишком широких проток Днепра – Ольхового. Стараясь держать поверх воды только медвежью голову, доплыла до Гидропарка, ещё в советское время разбитого на острове Малый Потёмкин. Опять-таки, как медведь, отряхнулась, пробежав метров тридцать на четвереньках, залегла в небольшом углублении. Хоть и чуяла в себе силу медведя или медведицы (надо было поточней узнать у охотника, чья именно шкура!) вдруг сообразила: на второй заплыв – сил не хватит. «Ну и пускай Баба-война идёт ко дну. Может, Богу от этого легче станет». Ожидая смены постов, которая – узнала у болтливого, пялившегося на неё хорунжего – происходила в два часа ночи, вдруг перестав дрожать, снова, как и во все последние дни, чему-то неясному, но уже сладко клубящемуся впереди – страшно обрадовалась.
Глянула на часы – 2.17. На четвереньках, ещё раз вошла в ночную воду. Вода была переносимой. Температура – больше десяти, может даже, двенадцать градусов. Сверху, как из прорвы, варевом валил дождь. Он был гуще тумана и теплей воды. Горя поплыла. Ожидая выстрелов в медвежий череп, зажмурила глаза. Выстрелов не было. Открыв глаза, боковым зрением ухватила: шарит по воде у Малого Потёмкинского острова со стороны Потёмкина Большого – прожектор. Шарит и ничего в вареве дождя не видит. Дважды от страха уходила с головой в воду. Вылезши на берег, снова по-медвежьи отряхнулась и бочком, на четвереньках, метнулась в направлении негустого прибрежного леска…
Как упалый зверь, не чуя губ и щёк, лежала она, в камышах, на краю лесистого Большого Потёмкина, не добежав до деревьев. Жизнь и смерть, онемев, стояли рядом. Вдруг жёлто-серым, медвежьим клыком, насквозь пробил грубо-звериный инстинкт. Он-то и подсказал: «Упала – лежи». Стоявшие на острове российские военные, подошли к ней быстро, почти сразу, отвели в свежеотрытую землянку взводно-опорного пункта. Российский паспорт дело своё сделал. Её, кончено помытарили, но не слишком: командир попался едко-приглядчивый,