Мой первый сеанс работы с Шаной начинался так же, как и многие другие, – с обмена любезностями и оформления документов, после чего наступило то пугающее мгновение, когда она осознала, что сделала: она пришла рассказать совершенно незнакомому человеку свою самую большую тайну. Это было видно по ее лицу и телу – широко раскрытым, почти не моргающим глазам, когда она усаживалась на кушетку как можно дальше от меня. Я сказала ей, что на этом сеансе мы познакомимся друг с другом и, скорее всего, не будем обсуждать что-то слишком трудное. Она немного расслабилась, и мы начали беседовать, но внезапно она остановилась посередине фразы и проговорила: «Мне кажется, я должна рассказать вам кое-что. Можно?»
Шана, как и многие, хранила свою тайну слишком долго. Ей было больно, она отчаянно искала помощи и была уверена, что если она выйдет из этого кабинета, так и не озвучив самую болезненную правду, то уже никогда не вернется. Сегодня она почувствовала себя храброй, но не могла поручиться, что так будет и завтра. Она знала, что, если не выложит свою историю прямо в эту минуту, ей придется проглотить ее еще раз, и на этот раз, кажется, она задохнется. Еще не полностью осознав это, она уже поняла, что рассказать – значит приблизиться к исцелению. Стыд нарастает под покровом тайны, но Шана была готова поднять эту завесу.
Спрятав кисти рук под себя, Шана начала рассказывать свою историю моему книжному шкафу, избегая зрительного контакта. Я понимала: она готова говорить, но еще не готова к тому, чтобы на нее смотрели. По ее примеру я смотрю на свой планшет. «Я совершенно уверена, что один парень в колледже надругался надо мной. Я знаю, что он сделал это, потому что мне там было очень больно, – говорит она, глядя на свои бедра. – Но я не помню всего, потому что я была пьяна. То есть, мне кажется, я отключилась. Думаю, я сказала что-то, а может, и нет. Я помню, как выходила с ним из бара».
А потом она посмотрела на меня и голосом уже более уверенным, чем тот, что я слышала до сих пор, сказала: «Мне слишком страшно даже ходить на свидание, и так уже примерно лет восемь. Я не понимаю, что со мной не так?»
Это именно то, что Шана хотела, чтобы я услышала. Она очень убедительна и абсолютно искренна в своей фрустрации и самобичевании, как и в своем страдании. И она права – она не понимает. Если она хочет чувствовать себя иначе, ей придется пересмотреть то, что она знает, или, точнее, то, во что она верит. Мы медленно начнем снимать покровы с той истории, которую она приняла как правду, в которой она – антагонист и тот, кто создает проблему, а не протагонист