Его, пожалуй, ни на что —
Красив, красив он на все сто.
Чудесны красок переливы.
Они, как нежные мотивы,
Волнуют сердце, греют душу
И тишину нас учат слушать.
Она поет в лучах заката.
О, как вода на перекатах,
Нежна, игрива и мощна
В момент заката тишина!
А как величествен восход!
А как бездонен небосвод:
Днем голубой, а ночью чёрен,
Заманчив и иззвездозёрен.
«Пирог российский разрезался…»
Пирог российский разрезался
И негодяям доставался.
Куски хватались без гроша —
Была валютою душа.
«Сейчас стучатся в дверь дензнаком…»
Сейчас стучатся в дверь дензнаком,
А я хочу стучаться лирой.
Жить многие хотят со смаком,
А я хочу любви и мира
«Да, миром ныне правит дьявол…»
Да, миром ныне правит дьявол,
Но Русь святая – наша мать!
Ужели, русичи, позволим
В позоре маме умирать?
Ужель затмили деньги очи
Твоим сынам, о, Русь моя?
И боль твоя и твои корчи
Им ни о чем не говорят?
Раздумье
Прочел я рассказ – сюжет ясен и прост,
Но в сердце невольно родился вопрос.
Итак, по порядку: в лесу под Москвой
Жил дедушка Яшин в сторожке лесной.
Полвека там жил и трудился старик,
Порядочный, честный советский лесник.
За труд свой наград он себе не просил,
Но орден ему сам Калинин вручил.
Соседом по службе работал Блинов —
Хозяином был он соседних лесов.
Когда подкатила война к тем местам,
Погиб наш старик и погиб неспроста:
Хранил типографию в подполе дед.
Фашистов привел к нему подлый сосед.
Про немцев Блинов тот любил говор
«Не надо стрелять их —
научат, как жить…»,
И с легкой душою пошел к ним служить.
Красив и понятен нам мудрый старик —
Спокоен, возвышен погибели миг.
А как вот нам с вами Блиновых понять?
Немало их было и много опять.
Байка
Байку простую я вам расскажу:
Много в автобусе было народа,
Давка такая, голимая жуть.
Молодец вот из дубовой породы:
Рожа лоснится, одет – загляденье.
Едет «дитя» на переднем сиденье.
Рядом бабуля стоит чуть дыша,
Я вам скажу: «Одуванчик-душа».
Молодец к ней интерес проявил:
– Ножки твои, не болят ли? – спросил.
– Как же, сыночек, болят, ой, болят.
– Видно, молоденькой много стояла,
Старшим сиденье свое уступала,
Вот они, ножки, теперь и болят.
Если бы ноженьки только болели,
Глядя на вас не болела душа,
Мы б на потомков с надеждой глядели
И доживали бы