– Ничуть не бывало! Здоровенный малый.
– Печальный, угрюмый?
– Да нет же: весельчак.
– Не может быть!
– Пойдемте.
– Куда?
– Со мной.
– Зачем?
– Сделаем прогулку по Бастилии.
– Что?
– Вы все увидите, собственными глазами увидите.
– А правила?
– Это пустяки. Сегодня мой майор свободен, лейтенант обходит бастионы; мы здесь полные хозяева.
– Нет, нет, дорогой комендант! У меня мороз идет по коже при одной мысли о грохоте засовов, которые нам придется отодвигать.
– Полно!
– А вдруг вы забудете обо мне, и я останусь где-нибудь в третьей или четвертой Бертодьере… бррр!
– Вы шутите?
– Нет, говорю серьезно.
– Вы отказываетесь от совершенно исключительного случая. Знаете ли вы, чтобы добиться той милости, которую я предлагаю вам даром, некоторые принцы крови сулили мне до пятидесяти тысяч ливров?
– Неужели это так интересно?
– Запретный плод, ваше преосвященство! Запретный плод! Вы, как духовное лицо, должны хорошо знать это.
– Нет. Если меня кто интересует, то разве только бедный школьник, сочинивший дистих.
– Ладно! Посмотрим на него; он помещается рядом – в третьей Бертодьере.
– Почему вы говорите: рядом?
– Потому что, если бы я был любопытным, меня бы больше заинтересовала прекрасная камера с коврами и ее обитатель.
– Эка невидаль – обстановка! Да и обитатель, вероятно, самая невзрачная личность!
– Пятнадцатиливровый, ваше преосвященство, пятнадцатиливровый! Такие персоны всегда интересны.
– Как раз об этом я и позабыл спросить вас. Почему этому человеку отпускается пятнадцать ливров, а бедняге Сельдону только три?
– Ах, эти различия – тонкая вещь, сударь: тут король проявил доброту…
– Король?
– То есть кардинал, я ошибся. «Этот несчастный, – сказал Мазарини, – обречен до смерти томиться в тюрьме».
– Почему?
– Потому что преступление его вечное, значит, и наказание должно быть вечное.
– Вечное?
– Конечно. Если только ему не посчастливится заболеть оспой, вы понимаете… Но и на это мало надежды. В Бастилии воздух здоровый.
– Вы удивительно находчивы, дорогой Безмо.
– Не правда ли?
– Иными словами, вы хотите сказать, что этот несчастный должен страдать здесь до конца жизни…
– Я не говорил – страдать, монсеньор; пятнадцатиливровые не страдают.
– Ну, томиться в тюрьме.
– Конечно, такая уж его доля; но ему всячески стараются смягчить условия жизни. Притом, я думаю, и вы согласитесь со мной, этот молодец родился на свет вовсе не для того, чтобы так прекрасно кушать, как его кормят здесь. Да вот посмотрите: этот непочатый пирог и раки, до которых едва дотронулись, марнские раки, крупные, как лангусты! Все это отправится сейчас во вторую Бертодьеру с бутылкой бургундского, которое вам так нравится.